Самое темное сердце
Шрифт:
Эстес перевернул чашу, вытряхивая ключи в подставленную ладонь.
– Спасибо, – пробормотал он, пытаясь вычислить, куда, черт её дери, могла подеваться Соня. Ему не оставалось ничего, кроме как следовать её инструкциям и продолжать свой путь, как ни в чем не бывало.
– Вот видишь, это было нетрудно, да?
Эстес испуганно вскрикнул, дыхание в горле перехватило.
– Господи, Эстес, – рыкнула Соня, – что я тебе говорила про естественное поведение?
– Как тут можно естественно?! – возразил он, прижимая ладонь к груди. Его сердце неистово билось о ребра, как пойманная в
– Как, черт возьми, ты это делаешь?
– Это называется овердрайв. Это значит, что я двигаюсь за пределами человеческого восприятия. Большинство Притворщиков это умеют, если они под кайфом от дури. Если вампир или демон не хочет, чтобы люди его заметили, они его просто не увидят. Так же, как никто не заметил меня, когда я обошла проверочный пункт службы безопасности.
Волосы на шее Эстеса встали дыбом, а рот как будто наполнился ватой. Он оглянулся, стараясь не выглядеть нервничающим.
– Есть какие-нибудь признаки, когда они это делают? – прошептал он.
– Да, – ответила она, – но ты не сможешь их заметить.
После пятнадцатиминутной задержки они наконец-то поднялись на борт самолета, летящего до Нового Орлеана без пересадок.
Они сели на свои места в салоне первого класса, и Соня закрыла окошко возле сиденья. Поскольку они покидали один часовой пояс и перелетали в другой, небо уже начинал рассекать рассвет. На одну долгую минуту Соня пристально засмотрелась на облака за окнами самолета, розовеющие румянцем начинающегося дня, потом плотно прикрыла пластиковую шторку. Она сняла свою потрепанную кожаную куртку, набросила её себе на грудь и откинула назад спинку кресла.
– Я собираюсь отдохнуть, пока самолет не приземлится. Несмотря на то, как я могу выглядеть, я не мертвая, – она сказала это обычным нейтральным тоном – на случай, если кто-то из попутчиков мог их услышать. – Однако я буду признательна, если бортпроводница не заметит, что я не дышу.
Она откинулась назад в своем кресле и по всем внешним признакам умерла. Эстес обнаружил, что это сильно сбивает с толку – смотреть, как кто-то вдруг становится таким тихим. Даже в фазе глубокого быстрого сна люди дышат, бормочут и двигаются, но Соня была тиха и неподвижна, как манекен из магазина. Он понял, что она положила куртку сверху не для того, чтобы было теплее, а для того, чтобы скрыть тот факт, что её грудная клетка не движется вверх-вниз.
Два часа спустя стюардесса прошла через салон, прося пассажиров вернуть кресла в вертикальную позицию для приземления. Соня, которая секунду назад была холодна словно камень, подняла свое кресло вертикально, напомнив то, как граф Орлок в исполнении Макса Шрека восставал из своего гроба в фильме «Носферату».
После того, как самолет приземлился на посадочную полосу, они невозмутимо дождались, пока их попутчики освободят узкий проход. Когда они пересекали аэропорт, Соня шла на несколько шагов впереди Эстеса, своей манерой поведения напоминая няньку мирового класса. Когда они проходили багажный транспортёр, туристы и пассажиры бизнес-класса нервно оглядывались на них, напоминая газелей, обнаруживших на водопое прайд изнывающих от жажды львов.
– Куда едем,
Соня наклонилась вперёд и передала водителю клочок бумаги. Он взглянул на адрес, потом – снова в зеркало заднего вида с лёгким удивлением и толикой тревоги в глазах.
– Ладно, дамочка, если вы туда хотите… – ответил он, включая счётчик.
Соня утомлённо откинулась на спинку сиденья, сгорбив плечи, как будто она внезапно постарела. Когда на её лицо упал луч солнца, она недовольно скривилась, но промолчала.
– Куда мы едем? – спросил Эстес спустя несколько минут.
– В надёжное место, – сухо ответила она. – Где я смогу спокойно отдохнуть.
– Мне казалось, ты упоминала, что можешь бодрствовать целый день.
Она одарила его испепеляющим взглядом.
– Только потому, что я могу, не значит, что мне это нравится. Кроме того, режим овердрайва отнимает много сил.
Эстес уставился в окно, погружаясь в молчание по примеру своей попутчицы. Может, если он не будет смотреть на неё, то хоть ненадолго забудет, что она не человек.
Вместо того чтобы ехать в город, шофёр свернул на старое двухполосное шоссе, которое огибало дамбу, закрывавшую пригород от вод Миссисипи. В конце концов, многоэтажки и кондоминиумы, окружившие Новый Орлеан как грибы, уступили место беспорядочно разбросанным лачугам и придорожным овощным палаткам.
Такси съехало на посыпанную гравием боковую дорожку, проехало между колоннами двух речных дубов, которые росли так тесно друг к другу, что их ветви образовывали полог, заросший испанским мхом. Влажный бриз теребил его плети, как обрывки занавесок. В конце зелёного туннеля возвышался довоенный особняк, узреть который было чудом век тому назад или даже раньше. Даже в этом состоянии благородной развалины с облупленными картинами, провисшей верандой и запылёнными окнами это было впечатляющее здание.
Когда такси остановилось перед пешеходной дорожкой, Соня сунула руку в карман и вытащила пару стодолларовых бумажек.
– Ты нас не видел. Ты нас сюда не подвозил.
– Мне не надо повторять дважды, дамочка, – ответил таксист и спрятал деньги.
Соня вылезла из машины и с трудом преодолела ступеньки веранды, ведущие к парадному входу.
Таксист бросил тревожный взгляд в сторону полуразрушенного особняка.
– Народ, а с вами тут всё будет в порядке?
– Да всё пучком, – ответил Эстес.
Шофер выстрелил в Эстеса взглядом, который ясно сказал, что тот не верит ни единому его слову.
– Отлично, – буркнул он. – Потому что я сюда больше не поеду. И никто не поедет. Особенно после заката.
Он завел мотор, расшвыривая гравий из-под колес.
Когда Эстес приблизился к дому, он услышал мелодичный перезвон, похожий на музыку ветра. Коллекция стеклянных бутылок, начинающаяся с ёмкостей из-под содовой и заканчивающаяся пузырьками от «английской соли», голубыми, как небо над Эдемом, была развешана на длинных шнурках на ближайшем дереве. С каждым дуновением они позвякивали, как подвески на хрустальной люстре.