«Самокатчик»

Однажды, разгуливая по бескрайним просторам Интернета, я, кое-что припомнив, забил в поисковик: «военные аэродромы ГСВГ, Фалькенберг». Какова же была моя радость, когда компьютерная система нашла целый, в несколько страниц, форум с отзывами и рассказами ребят, которые в разные времена так или иначе оказывались связаны с этим аэродромом!

Кто-то прилетал

В Интернете народ живо, с интересом и ностальгией по тем далёким временам делился впечатлениями.

Значит, помнят, не забыли!

Меня привлек следующий пост. Ник без фото, с подписью некто Роман Морозов пишет (орфографию и пунктуацию сохраняю): «Парни, кто служил или командировался на Фалькене – отметьте пересылку, ладно молодыми прилетели и почти сразу в веймар, а в ноябре 90-го дня 3 ждал борт – туман был дикий – охраняли как в ГУЛАГе (правда без автоматов) – не могу точно сориентироваться, а хотелось бы. ТУ-154 приземлялся с запада, рядом со взлёткой ангар – летун часовой охранял – ждали когда молодые пройдут и на борт и желдор рядом была от лагеря, а место найти не могу. Городка не видел, а от палаток ОС был виден немецкий посёлок – не более километра полем».

Прочитав эту запись, я ударился в воспоминания, а после решил, что мне есть что рассказать. Пусть написанная повесть прольёт хоть каплю ясности для Романа Морозова и многих других парней, которые когда-то давно прикасались своей собственной судьбой к судьбе «Самокатчика».

25 ноября 1989 года в военном гарнизоне, располагавшемся в немецком городе Ордруф, в армейской артиллерийской бригаде полным ходом шло увольнение личного состава в запас.

«Дембель неизбежен, как крах капитализма!» – с радостью прочёл Санька Голиков в своём блокноте и, резко его захлопнув, спрятал в карман наглаженного, одиноко висевшего у кровати парадного кителя.

В это самое время прозвучала команда: «Отбой!». Свет в расположении казармы погас.

«Какие упоительные, желанные слова! – укладываясь спать, думал Санька. – Сегодня! Это произойдёт сегодня! Хотя нет, будет уже завтра. В три часа ночи, как обычно. А теперь надо постараться, надо заставить себя хоть ненадолго задремать. Дорога-то предстоит дальняя и неизвестная, как и всё в этой непонятной, интересной жизни».

Он повернулся на бок, закрыл глаза. Мысли наполнились неясными обрывками воспоминаний. Слух ещё некоторое время ловил суетную ночную казарменную жизнь: шаркающие шаги дежурного по батарее; размеренное поскрипывание «машки», которой дневальный надраивал плитку в коридоре; сопение во сне двух с половиной сотен солдат и сержантов.

Где-то внизу, у плаца, зацокали об асфальт несколько пар кирзовых, подкованных самодельными подковами сапог. Это разводящий вёл смену караула. На далёких постах часовые ждали, прислушивались, стараясь услышать это желанное цоканье. Нет – Санька знал – отсюда его не слышно. Сначала надо пройти мимо плаца, столовой, преодолеть небольшой подъём у пруда, и только тогда часовой второго поста слухом уловит приятное ему «цок-цок, цок-цок». А потом…

Конечно же Санька знал о том, что бывает потом, но сейчас не осталось больше сил думать. Он наконец-то уснул. Впервые за последние двое суток. Уснул сном неспокойным, отрывистым, чутким, сном человека, ожидающего самого главного события на данный момент своей жизни.

Едва рука дежурного по батарее коснулась Санькиного плеча, как он сразу же открыл глаза. Резко сел на кровати.

– Голиков, вставай, «дембель» проспишь! – улыбнувшись, в полумраке сверкнул фиксами сержант Алик Кебедов – аварец, родом из Ростовской области. Землячок.

– Я-то не просплю, а вот тебе о нём мечтать и мечтать, душара, – подковыркой на подковырку ответил Санька. Ответил беззлобно, по привычке. В армии всё по-взрослому. Смолчишь раз да два – и всё! Сочтут за слабость: заклюют, заплюют, затуркают.

Алик, посерьёзнев, глубоко вздохнул, побрёл дальше, высматривая в темноте ещё чью-то кровать. На ходу смущённо бурчал:

– Не мечтать и мечтать, а осталось всего триста пять дней… Скоро уже… До отбоя было триста шесть, а теперь… триста пять… Скоро уже.

Санька вдогонку спросил:

– Сколько времени?

– Двадцать минут третьего.

Ясно. Осталось одеться, получить у каптёра подготовленную к «дембелю» шинель, чемодан, и на построение. Мама родная, неужели это не сон?

Он потянулся за кителем, которым занимался весь предыдущий день и полночи – ушивал, гладил, делал вставки в погоны, правильно размещал значки. По ходу покосился на пустующую соседнюю кровать, подумал: «Киргиз теперь дома. Ещё четыре дня назад уехал. Счастливчик! Надо догонять». Накинув китель на плечо, поспешил в коридор.

Там уже царило несвойственное этому времени суток оживление. У каптёрки толпа – человек десять-двенадцать. Ребята радостные, счастливые. Кто-то ещё в «каликах»; кто-то уже надел брюки, ботинки; кто-то полностью облачился в парадное обмундирование; многие требуют шинели и чемоданы. Каптёр – таджик Хуршиджон – сосредоточенно, но как-то очень уж вяло выдавал вещи. Наверное, злился на то, что остаётся в армии ещё на полгода. Иногда всё-таки отвечал на вопросы да отстранённо, между делом, поругивался:

– Вася, эй, Вася, никто её не трогал, твоя шинель! Висела рядом с другими! А что хуже начёсана, так ты сам виноват… Серый, отстань! Каблук точил? Теперь, если придёт старшина, сам отвечать будешь…

И только дневальный по батарее с сонным унылым лицом молча топтался у тумбочки прямо напротив входной двери на этаж.

Санька вместе с радостной толпой «дембелей», получив одежду и чемодан, пошёл одеваться в бытовку. Там некоторые из ребят приводили в окончательный порядок свою амуницию. Кто-то подглаживал утюжком шапку, натянув её на специальную колодку; кто-то как следует наводил стрелки на брюках; кто-то поправлял начёс на шинели – работа кипела. Каждому хотелось выглядеть достойно. Каждого ждали дома и мечтали увидеть образцового солдата Советской Армии, а не какого-нибудь забулдыгу.