Самолет подбит над целью
Шрифт:
– Возьмите, здесь все написано, - протянул тот бумажку лейтенанту.
– А с тобой в тылу еще разберутся, выяснят, что ты за птица,-загадочно предупредил он Карлова на прощание.
Они тряслись на старой, заезженной эмке. Ехали молча. Навстречу двигались к фронту пехотные части, тягачи тянули орудия, катились машины, груженные ящиками с боеприпасами; шли танки, обгоняя и тех и других, проносились "виллисы".
Въехав в полуразрушенную станицу, эмка остановилась у небольшого кирпичного здания. Угол его был снесен снарядом. Около Входа валялась пробитая осколками железная вывеска с надписью "Дойче комендатур" - все, что осталось от немцев.
В приемной за невысоким барьером сидел дежурный.
– На, принимай полицая, - обратился к нему сопровождавший Георгия лейтенант.
Георгия вновь обожгло это слово "полицай".
– Давай его в камеру, - приказал дежурный, обращаясь к стоящему у двери сержанту.
В потолке узкого коридора, через который повели Георгия, зияли дыры. Когда свернули за угол, его втолкнули в небольшую комнату, где находилось несколько арестованных. Двое из них были в форме полицаев, остальные - в разношерстных пальто и шубах. На полу валялась осыпавшаяся щебенка. Стекло в единственном окне было выбито, но толстая решетка сохранилась. Георгий, еле державшийся на ногах, прошел в угол.
На промерзших стенах, за проседью инея виднелось множество косо нацарапанных надписей, в конце каждой стояла дата.
"Сколько людей побывало в этом фашистском застенке", - подумал Георгий.
Ноги подкашивались. Он опустился на пол. Любопытные взоры обитателей камеры шарили по его лицу.
– Откуда взяли?
– громко спросил у него один из них.
Карлов, не отвечая, глубоко вздохнул и. закрыл глаза, хотелось хорошенько осмыслить все что с ним произошло.
"Почему никто не попытался разобраться, кто я такой?" - с горечью думал Георгий.
В камеру принесли обед. Георгий не притронулся к пище. Он ждал, что вот-вот его вызовет какой-нибудь начальник и все выяснится. Так а томительном ожидании, то засыпая, то вскакивая, чтобы потопать и согреться, провел он весь день.
Вечером он окончательно почувствовал себя одиноким, затерявшимся в огромной массе людей. Последним усилием воли он пытался взять себя в руки.
"Ничего - самое страшное позади. Главное, добрался, перешел линию фронта, а все остальное - недоразумение".
Как ни заставлял себя Георгий заснуть, ничего не получалось. Невеселые мысли лезли в голову. Тело било ознобом.
Так прошло несколько томительных часов. Лишь под самое утро Георгий забылся, будто провалившись куда-то.
– Выходи во двор!
– раздалась команда.
Закопошились, заторопились арестованные, подгоняемые окриками: "Живей! Живей! Шевелись!" - и друг за дружкой начали выходить на темный двор.
– Становись!
Толкая друг друга, выстроились в шеренгу.
Лейтенант пересчитал всех.
– Можете вести, - разрешил он другому лейтенанту.
По бокам выстроившихся стали конвойные с автоматами. Послышалось: "Марш"!
– и небольшая группа людей медленно потянулась за ворота.
Рассветало. Георгий был рад, что они двигались. На ходу он согрелся.
Медленно тащились конвоируемые через разрушенные хутора и станицы. Днем на окраине какой-то станицы был устроен привал. Арестованным выдали хлеб. Пока они отдыхали, к ним присоединилась еще одна группа людей. Дальше двинулись вместе.
Пройдя еще километра три, Георгий почувствовал, как сильно заболели стертые ноги. Он вышел из строя и, сев прямо на снег у обочины дороги, снял валенок. Портянка сбилась на пятке. Карлов перематывал уже вторую ногу, когда к нему подошел конвоир:
– Вставай, вставай! На привале надо было портянки мотать.
Он бы, возможно, толкнул Карлова прикладом, но Георгий метнул на него тяжелый непрощающий взгляд.
– Небось наших-то сразу... без разговоров расстреливал, - пробормотал конвоир, оправдывая себя, за допущенную резкость.
– Не полицай я, дурья твоя башка. Я советский летчик, - с болью в голосе произнес Георгий.
– Летчики наши вон... летают, - ответил солдат, показывая в небо, где издалека доносился гул моторов.
– Сбили меня недавно, чудак ты эдакий, вот и пробирался я к своим, а тут видишь, как встретили. Карлов уже натянул валенок.
– Ладно, там разберутся. Догоняй своих. Идти стало легче, и Георгий быстро пристроился в хвост колонны.
Рядом с ним, сутулясь, шел высокий пожилой человек с острой седеющей бородкой и маленькими усиками. Его, очевидно, арестовали только вчера - на щеках еще, не успела вырасти щетина. "Интеллигент", - подумал Георгий, посматривая на соседа.
– Скажите, - вдруг обратился тот к Карлову, - как вы думаете, я вот был бургомистром при немцах, будут нас судить или так расстрелять могут?
– Я бы таких давно повесил, - с ненавистью ответил Георгий.
– Позвольте, но, вы ведь тоже служили новому порядку, - изумился бывший бургомистр.
Карлов размахнулся здоровой рукой и с силой ударил его по лицу. Предатель свалился с ног.
– Эй, чего там не поделили?
– крикнул конвоир.
– Не сметь драться, а то руки свяжу.
– Не понимаю, - поднявшись, быстро заговорил бургомистр.
– Может быть, я резко выразился. Ну пусть не служили, но сотрудничали же.
Карлов опять замахнулся, но тут же опустил руку. Бургомистр успел отскочить в сторону. Теперь он шел на почтительном расстоянии от Георгия.
Кругом виднелись следы недавнего боя. По обеим сторонам дороги валялись разбитые, обгоревшие автомашины, исковерканные орудия, танки с черными крестами на развороченных башнях. Иногда из-под снега виднелись то зеленый рукав шинели с торчащими из него белыми обмороженными пальцами; то сапог, обтянутый тряпками или большой соломенной калошей; а кое-где в невероятных позах, словно повалившиеся чучела, черными пятнами лежали на снегу трупы бывших завоевателей.