Саморазвитие по Толстому
Шрифт:
Чтение этой пьесы очень мне помогло — я смогла увидеть комедию в собственной ситуации. Ужасно, когда ты безумно любишь человека, а он разве что в принципе не возражает против твоего присутствия. Пожалуй, даже хуже этого ситуация, когда этот человек решает поддерживать с тобой отношения (как, судя по всему, решил Дар Господень, сын Дара Господня), но как-то нехотя. Было бы более гуманно сразу сказать «нет». Я понимала всю неприемлемость и трагичность того, что мой идеальный бойфренд стал таковым почти не по своей воле. Но где-то в глубине души я отдавала себе отчет в том, что все это довольно смешно. Сложно сказать, кто из нас двоих был более смешон: я, влюбленная в мужчину, которому было на меня наплевать, или он, тративший время на подругу-англичанку, которая не особенно ему нравилась и часто носила аранский свитер [48] , связанный ей бабушкой из Северной Ирландии, — свитер был ей сильно велик, но она думала, что похожа в нем на Дебби Харри [49] . (На самом деле я была в нем похожа на бомжа. Теперь вы понимаете, почему я не смогла возбудить страсть Дара Господня, сына Дара Господня.)
48
Аранским называют стиль вязания, при котором образуется узор из переплетения кос; стиль происходит из Ирландии, с островов Аран. Изначально это стиль вязания толстых «рыбацких» свитеров.
49
Лидер популярной в 1970-е годы, а также в конце 1990-х, панк- и ньювейв-группы Blondie.
Тургенев умеет показать весь ужас и всю комичность этой ситуации как никто другой. В «Месяце в деревне» есть что-то почти шекспировское: все эти люди, бегающие друг за другом по березовой роще, вздыхающие друг о друге и не получающие того, что хотят. В центре повествования, однако, Ракитин. Тургенев признавал, что этот персонаж списан с него. В пьесе мало описаний облика Ракитина, но легко себе представить, как он смотрит на Наталью большими круглыми глазами, как щенок, и ведет себя как одуревший от чувств подросток. (Надень на него аранский свитер не по размеру — и получилась бы я.) Почти во всех сценах он присутствует вместе с Натальей, так что мы видим его в основном именно в таком состоянии, как будто никаким другим он быть в принципе не умеет. Быть жертвой неразделенной любви — это и характеризует его как личность. В тех сценах, где Наталья не присутствует, он ведет себя и разговаривает как более-менее нормальный, разумный человек. Вот в чем заключается самопародия Тургенева: он знает, что любовь, и особенно любовь неразделенная, делает из всех нас дураков. И он прекрасно знает, каково это — быть таким дураком.
Читая пьесу, я поняла, что неразделенная любовь Ракитина доведена до такого абсурда, что может служить идеальным аргументом против попадания в такое положение в принципе. «Погодите! — возбужденно говорит Ракитин своему сопернику Беляеву в последнем действии. — Вы узнаете, что значит принадлежать юбке, что значит быть порабощенным, зараженным — и как постыдно и томительно это рабство!.. Вы узнаете наконец, какие пустячки покупаются такою дорогою ценою…» Конечно, нельзя забывать, что это комедия. И посмеяться над положением Ракитина вполне нормально. Но здесь чувствуется и горечь. Не обращается ли к нам сам Тургенев? Не это ли он чувствовал всю свою жизнь, связавшись с Виардо? Если он выписал Ракитина как пародию на самого себя или чтобы убедить себя измениться, у него ничего не получилось. Он написал эту пьесу всего через несколько лет после знакомства с Виардо. Ему предстояло прожить так еще три десятилетия.
Читатель, впрочем, знает правду, будь то о Тургеневе или о Ракитине. Никакая таинственная сила не привязывала их ни к какой юбке. Нет. Они сами себя к ней привязали. И им это нравится. Поняв это, я даже покраснела. Я тоже любила мужчину, который не особенно меня любил. Это было безопасно. Я понимала, где я. Никаких неприятных сюрпризов случиться не могло. Для меня настал один из тех моментов, когда чувствуешь, что писатель заглянул прямо тебе в душу. В твою глупую, саморазрушительную, шерстяную аранскую душу.
Один из самых удивительных фактов о Тургеневе заключается в том, как долго он пребывал в этом состоянии влюбленного дурака. Думаю, ему это просто нравилось. В этом по большому счету заключалась его сущность, и он, кажется, сумел найти способ контролировать эту ситуацию, в которой он любил женщину, не любившую его и не планирующую уходить от мужа. Возможно, ему нравилась предсказуемость. В неразделенной любви есть один парадокс (и я достаточно хорошо знаю себя, чтобы утверждать, что для меня это точно так): хотя в теории она причиняет тебе боль, она в то же время защищает тебя от боли. Когда ты влюбляешься в кого-то, а этот человек влюбляется в тебя, всегда есть вероятность разочарования и крушения иллюзий. Всегда есть риск расставания. С неразделенной любовью это вообще не проблема: тебя отвергли еще до того, как что- то началось. Неразделенная любовь, когда ты ее для себя открываешь, — это в конечном счете проявление мазохизма. Возможно, даже проявление страха перед близостью. Если ты не боишься близости, почему бы не полюбить кого-нибудь, кто сможет полюбить тебя в ответ? Гораздо проще быть безумно влюбленной в человека, с которым у вас точно никогда ничего не получится.
Гораздо позже я выяснила, что мне не стоило так сразу отождествлять себя с Тургеневым. Жалеть его особенно не за что. Хотя он безумно любил свою эпизодическую пассию, которая не собиралась ради него отказываться от другой своей жизни, это не мешало его параллельным связям со многими другими женщинами. Совсем не мешало. Как пишет в своей биографии [50] Ярмолински, Тургенев считал, что ему лучше пишется, «когда страница согрета пламенем легкого романа». Биограф добавляет: «Нужно относиться к любой женщине как к потенциальной любовнице: талант питается разнообразием, а не удовлетворением». (Это слова Ярмолински, не Тургенева. Но тем не менее. Отношения Тургенева с Виардо не помешали появлению на свет как минимум одного ребенка от другой женщины.) Может быть, вот в этом и была моя ошибка. Я могла продолжать любить Дара Господня, сын Дара Господня, мучиться от того, что он меня не любит, но при этом завести кучу других бойфрендов. Мне ни на секунду не приходило в голову, что разнообразие могло решить мою проблему. В то время я бы решила, что от этого все станет еще хуже. Наверное, поэтому я и не русский драматург.
50
Avrahm Yarmolinsky. Turgenev: The Man, His Art and His Age. New York, Orion Press, 1959.
Впрочем, чем больше я узнавала о Тургеневе, тем больше понимала, что он очень нравится мне как человек (несмотря на его донжуанство, которое, полагаю, можно считать нормой для писателя- аристократа в девятнадцатом столетии). Не получая удовлетворившей бы его взаимной любви от Полины Виардо, он не получал особой любви и за свое творчество. «Месяц в деревне» приняли в лучшем случае прохладно. Великий режиссер Станиславский назвал пьесу «скучной и непригодной для постановки», хотя до этого сам ее поставил и сыграл в ней роль Ракитина. Довольно обидно! Человек выбирает пьесу для постановки, играет в ней ведущую роль и, несмотря на это, считает пьесу ужасной. Такова была жизнь Тургенева — его талант не ценили.
И все же момент наивысшего признания случился еще при его жизни. Как пишет биограф и переводчица Розамунд Бартлетт, было время, когда Тургенев считался единственным великим русским писателем. В 1880-е годы Тургенев был популярнее в переводах и известнее, чем Толстой. Бартлетт цитирует английский литературный журнал Saturday Review, который в 1905 году писал: «Мы не забыли, как напомнили о его [Толстого] существовании одному первостепенному американскому романисту, большому почитателю Тургенева, который, судя по всему, не был склонен считать, что в ближайшее время люди оценят талант Толстого». Этим романистом почти наверняка был Генри Джеймс [51] . И он сказал, что лучше читать Тургенева, чем Толстого. Неплохая рекомендация.
51
Влиятельный американский писатель рубежа XIX–XX веков, автор 22 романов, 112 рассказов и 12 пьес. Под влиянием книг Тургенева заинтересовался отображением жизни революционно настроенной части современного ему общества. Результатом его наблюдений за социальными реформаторами и анархистами стали два романа 1886 года — «Бостонцы» и «Княгиня Казамассима».
Однако вскоре славу Тургенева затмили Толстой и Достоевский — как на родине, так и за границей. Когда я начинала изучать русский язык в середине 1990-х, он был совершенно не модным; я взяла в руки «Месяц в деревне» и начала его читать по чистой случайности — думала, что это несложное чтение (а его роман «Отцы и дети» мне читать не хотелось, хотя именно он был в списке обязательной литературы). В университете Тургенева тоже никто особенно не любил и не ценил, даже самые ненормальные преподаватели, которые были без ума от Чехова (тоже не очень популярного в те времена автора). Тратить на него слишком много времени считалось пошлым, в отличие от писателей-авангардистов двадцатого века. Тургенева считали слабым и второстепенным.
Сегодня он не то чтобы совсем забыт: он известен как драматург, его пьесы популярны на сцене и экранизируются в кино. Но он не входит в число общепризнанных небожителей. Такая судьба стала результатом его позднего творчества, когда Тургенева, поначалу известного как единственный голос России, внезапно стали считать «слишком западным». Эти кодовые слова означали, что писатель уделял слишком много внимания эстетике своих романов и слишком мало — моральным и духовным принципам героев. Вирджиния Вулф писала, что его ценили «больше за формальное мастерство, чем за анализ политической или общественной жизни». «Формальное мастерство» — это кодовые слова, означающие, что автор пишет о человеческой природе, мире вокруг, любви и цветах, вместо того чтобы писать о Боге и о том, почему необходимо освободить крепостных. (Это немного несправедливо по отношению к Тургеневу: он выступал за отмену крепостного права и писал об этом.) Короче говоря, Тургенева стали ставить в один ряд с Генри Джеймсом, Хемингуэем и Флобером. Он слишком не похож на Толстого с Достоевским, чтобы считаться по-настоящему русским писателем. Это было — и остается — секретом его очарования, но и его проклятием.