Самостоятельные люди. Исландский колокол
Шрифт:
— Не хочу никаких капель. Хочу корову.
— А где у нас выгон? Я думал, ты сама видишь, сколько травы у нас на этом чертовом холме. И сама хорошо знаешь все эти голые кочки, по которым мы каждый день ходим, когда косим траву. Откуда же нам взять сено для коровы? — У реки растет осока.
— Кто ее скосит? Кто принесет? Как мы довезем ее до дому? Ты думаешь — мы богачи. Мы бедные крестьяне, первый год хутором владеем. Откуда нам взять деньги на корову? Ты не в своем уме.
— А я думала, ты свободный король, — сказала она.
— Мало у нас разве соленой рыбы? Мы сами себе хозяева и только-только устраиваемся на собственном хуторе. Гнилой, тухлой рыбы мы не едим, как работники
— Мой отец наверняка даст нам трех кляч привезти осоку.
— Я не желаю попрошайничать и ни к кому ни за чем не пойду, разве только при крайней нужде и за полную плату, — сказал Бьяртур. — И давай на этом покончим! Пустое это дело для бедных крестьян — болтать о корове. Наше дело разводить овец и от овец богатеть! Не хочу больше слушать чушь всякую!
— А если у меня будет ребенок?
— Мой ребенок будет кормиться материнским молоком. Мне на первом году отварную рыбу в соску клали, да с рыбьим жиром — и ничего, вырос.
Роза посмотрела на него испуганно. Она вдруг так вся переменилась, что ему стало неловко, и он сказал, как бы извиняясь:
— Ты же сама видишь. Сначала надо главное сделать — освободить хутор от долгов. Ведь больше половины ягнят пойдет старосте в счет платы за землю. Так что не будем очертя голову залезать в долги и резать овец ради коровы. В будущем году мы разведем небольшой огород для моей милой.
И он похлопал ее по плечу, как похлопывают лошадей.
Глава седьмая
Сердечная болезнь
Здоровье Розы все ухудшалось, и Бьяртур решил взять у Финсена для нее лекарство. По вечерам Роза кормила его холодной соленой рыбой и хлебом, а для себя варила густую овсяную кашу. Комната наполнялась дымом, так как растопка была плохо высушена. Бьяртур очищал рыбу от костей, аккуратно накладывал один кусок на другой, и у него получалось нечто вроде бутерброда. Он ел, исподлобья поглядывая на жену. Год тому назад это была краснощекая девушка, которая к вечеру мылась, наряжалась и заливалась звонким смехом, когда ее что-нибудь забавляло. Теперь она стала замужней женщиной и ходила в старом холстинковом платье, в котором прежде доила коров. Лицо вялое, серое, румянец сбежал со щек, глаза потускнели, фигура стала бесформенной. Так быстро завял этот цветок. А ведь у них всего было вдоволь — и рыбы, и хлеба, и каши, и лишь недавно кончилась картошка и галеты, а ведь галеты — это привозное печенье. «Можно подумать, что она по ком-то сохнет», — говорил Бьяртур, словно бы обращаясь к самому себе; пусть слышит, он не боится. Ясно было одно: он был ей до того неприятен, что она ложилась спать, только когда он засыпал, а если он в это время просыпался, она быстро поворачивалась к нему спиной. Если же он шептал ей что-нибудь на ухо, Роза делала вид, будто ничего не слышит, и лежала неподвижно, как труп. От всего этого Бьяртуру становилось не по себе. Его мучила непонятная слабость, он чувствовал себя усталым и ругался про себя: восемнадцать лучших лет он угробил на старосту и старостову семью, а теперь, когда он стал наконец самостоятельным человеком, он не может насладиться супружеским счастьем. Ночью Бьяртуру приснилась бешеная корова, и он испугался, как бывало в детстве. И проснувшись, пробормотал еще полусонный: «Лучше умереть, чем купить корову». Теперь по утрам, крестясь по старой привычке, он говорил:
— Побереги хворост, дорогая, — говорит Бьяртур. Но она не слушает и подкладывает еще и еще.
— Ну, тебе самой и собирать его, дорогая моя.
Наконец каша сварилась, и Роза наложила себе полную миску. Неужели она съест такую пропасть каши? Роза запустила руку в ящик с леденцами, отломила себе большой кусок и съела вместе с кашей. Бьяртур искоса смотрел на нее, удивляясь, как она может есть кашу с леденцами. Не то чтобы он жалел для нее леденцов — наоборот, он гордился тем, что его собственная жена ест его собственную овсянку, пусть даже с леденцами. Но когда она опять взялась за кастрюлю, снова наполнила миску и отломила еще кусок леденца, он всполошился. Две миски каши, полные доверху! И это съедает женщина! Да еще с сахаром. И еще берет сахару! Его все больше изумляли непостижимые капризы ее сердечной болезни. Вчера ей захотелось мяса и молока, сегодня она уплела две миски каши и уйму леденцов, а завтра ей, может, слона захочется? Но он ничего не сказал жене и только, как обычно, когда попадал в затруднительное положение, принялся читать про себя стихи со сложными рифмами. Он напевал их с ударением на внутренней рифме, в середине стиха. Это был монолог его души. После ужина Роза собрала несколько пар грязных чулок и пошла стирать к ручью. Бьяртур же лег спать.
На следующее утро, когда он проснулся, Розы не оказалось рядом с ним. Такого еще не бывало. Он наскоро оделся и побежал вниз.
«Роза!» — кричал он с площадки перед хутором. Затем обошел весь хутор и крикнул в сторону горы: «Роза!» Это красивое имя не вызвало даже отголоска.
Встало солнце, на землю легли длинные тени, превратившие маленький хутор в замок. Но на западе было темно. Лето было на исходе, и птицы уже пропели свои самые сладостные песни; теперь они коротко и торопливо посвистывали, будто только сейчас поняли, что такое время.
— Титла! — крикнул Бьяртур. Собака не отзывалась… На завалинке ее не было; она тоже, как видно, изменила ему. Стряслась беда. Но Бьяртур не сдастся! Он погрозил горе сжатым кулаком и стал звать попеременно то жену, то собаку.
— Если даже меня разрежут на куски, я не сдамся. Роза! Титла!.. На куски, на мелкие куски! — бормотал он.
Наконец он услышал лай. Это была Титла. Она бежала с запада, с перевала. Бьяртур ринулся ей навстречу.
— Где она? — спросил Бьяртур.
Собака была вся в грязи, тяжело дышала, язык свисал изо рта; она прыгнула на грудь хозяину и ткнулась открытой пастью прямо в лицо, затем повернулась и побежала на запад, прямо через болото, по топкой грязи. Бьяртур кинулся за ней. Время от времени собака останавливалась и ждала его; он догонял ее, и тогда она бежала дальше. Это была умная собака. Солнце заволокло облаками, потянуло прохладой, — собирался дождь. Титла показывала дорогу, а Бьяртур несся за ней, как собака на сворке. Остановились они лишь на перевале, у кургана Гунвер.
Чутье не изменило собаке. Там, на траве возле кургана, спала жена Бьяртура в стареньком холстинковом платье, с платочком на голове, по колено в грязи и в спущенных чулках, как та бродяжка, которую нашли на перевале мертвой, с узелком под головой. Бьяртур разбудил ее. Она растерянно озиралась по сторонам и дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Бьяртур заговорил с ней, она не отвечала; попыталась было встать, но не смогла. Неужели привидение притащило ее сюда во сне?
— Что с тобой, Роза? Куда ты собралась?