Самоубийство Земли

Максимов Андрей

Фауст встал и начал ходить из угла в угол.

Отсветы грозы делали его таинственным, даже, пожалуй, излишне таинственным.

Он сидел и слушал. Кажется, впервые в жизни так внимательно слушал человека.

Фауст говорил совершенно спокойно, почти бесстрастно — так может говорить человек, который много раз мысленно уже произносил эти слова.

— Надо ли тебе объяснять, что человечество движется в тупик? Надо ли тебе объяснять, что все в мире так запуталось, что выхода уже нет? Что же делать? Как осчастливить человечество? А оно заслужило, чтобы его осчастливили. И я придумал как. Исходил я, разумеется, из аналогии с человеческой жизнью. Жизнь человека кончается смертью, но это же не все. Дальше наступает блаженство.

Душа человека создана, чтобы после смерти тела жить новой жизнью. Смерть — конец жизни земной и начало жизни иной, прекрасной и счастливой. Это понятно? Если бы было по-другому, стоило ли тебе, дружище, так яростно охотиться за душами людей? А если то же самое должно произойти и со всей Землей? — так подумал я однажды. Если Земля создана для того, чтобы, погибнув, возродиться к новой жизни? Но кто мешает мне уничтожить Землю, если я точно знаю, что это будет начало новой жизни? Много лет ушло у меня на то, чтобы понять: как именно уничтожить Землю. Каждый день, каждый час, минуту каждую думал я над этим. Но однажды я понял, как жестоко ошибся. Нет, не в главном своем выводе: чем больше показывал ты мне Землю, чем больше узнавал я человечество — тем тверже убеждался: эта Земля не имеет права на жизнь. Я ошибся в другом: чтобы уничтожить Землю — нужно уничтожить небо. Вот задача. Ибо Земля — это пристанище бесов, а небо — дом Божий. Самоубийство Земли — это убийство неба, понимаешь? Ты понимаешь меня?

Конечно, он понимал. Почему нет? Фауст говорил четко, ясно, как и должен говорить ученый. В его словах, без сомнения, была логика.

Но что-то смущало. Жалость к человечеству? Ерунда. Уж кто-кто, а он-то человечества никогда не жалел. Смущало что-то другое. Что?

— Я понимаю тебя, Фауст, продолжай.

— Ты всегда понимал меня, а я — всегда понимал тебя. И теперь мы должны с тобой объединиться, чтобы спасти человечество. Впрочем, это уже случилось, наше единение. Мы ведь не поменялись с тобой ролями, и душами не поменялись. Просто у нас теперь общая на двоих душа. Одна на двоих. — Фауст подошел к шкафу, достал маленькую капсулу. — Я придумал аппарат, который, подобно птице, взлетит в небо, неся с собой эту маленькую капсулу, там, у самого солнца, она взорвется и расколет небесный свод, и сойдет со своей орбиты Земля, и погибнет эта несчастная планета, но душа Земли останется жить… Какова она, душа Земли, я не знаю, да это и неважно. Главное, что на ней зародится новая жизнь, и жизнь эта будет прекрасна, и своим появлением она будет обязана тебе и мне.

Он слушал уже невнимательно — речь шла о технологии, а такие разговоры он не любил. Какая разница, в конце концов, как именно погибнет Земля?

Думал про другое: что же именно смущает в словах Фауста? И понял. И странным образом успокоился.

Сказал:

— Гроза надоела. Отвлекает.

Мгновение — и затих гром, и голубое небо ворвалось в лабораторию.

Сказал:

— Так лучше, спокойнее… Ты хорошо все рассказал, великий доктор Фауст, но ты не учел одного, самого главного: самоубийц всегда хоронят за церковной оградой.

— Ну и пусть, что с того?

— А то, милейший, что человеку не дана власть даже над собственной жизнью, не говоря уж о жизни всей планеты. Есть только Один — Тот, кто может зарождать жизнь и уничтожать ее.

Фауст подбежал к нему и закричал:

— Ты ли это говоришь, опомнись! Ты — Его злейший враг. Я ведь предлагаю тебе стать новым Богом.

— Новым Богом? Это смешно, — произнес совершенно спокойно. — Бог не бывает Новым или Старым. Бог Один.

Небрежно, почти лениво посмотрел на капсулу, которую Фауст держал в руках — капсула исчезла.

— Ты думаешь, ты победил? — крикнул Фауст. — Нет. Я помню, как сделать капсулу. Я сделаю новую.

Посмотрел на него ленивым взглядом и сказал:

— О чем ты, Фауст? Какая капсула? Что ты? Ты ведь все забыл уже…

Фауст сел в кресло,

вытянул ноги, спросил: «О чем мы говорим, а?» и закрыл глаза — то ли спал, то ли просто забылся.

Подошел к ученому, сел у него в ногах, погладил бороду:

— Только человек может перестать верить в Бога. Лишь человек может возомнить себя сильнее, чем Он. Ангел, даже проштрафившийся — такой, как я, — перестать верить в Бога не в состоянии, ибо нельзя перестать верить в то, что существует… Бедный Фауст! Ты так все хорошо, логично, продумал, я скажу тебе больше: во многом ты прав: человечество, действительно, идет к гибели и, возможно, оно дойдет до этой апокалиптической цели, но случится это лишь тогда, когда Он этого захочет. Ибо Им движет Божественный разум, познать который нельзя, а людьми всегда движет только страх. И твое главное открытие — быть может воистину великое, было вызвано все тем же страхом. Мы во многом похожи, Фауст, но между нами есть существенное различие: Бог отнял у меня страх, я не знаю, что это такое. И потому, как бы мы ни были близки — у нас никогда не будет общей души, и я всегда смогу остановить тебя. Ты хотел спасти человечество и ради этого уничтожить Землю? Неправда, дорогой мой доктор Фауст. Просто заканчивались двадцать четыре года нашего договора, и ты знал, что за ними последует: твоя душа отправится в ад. И чем ближе был конец срока — тем страшнее тебе становилось. Страх подсказал тебе выход — выход, который мог придти в голову только такому гениальному ученому как ты. Не человечество спасал доктор Фауст — себя. Ты решил изменить ход вещей, решил поставить себя над Богом, надеясь, что судьба твоя в этом случае изменится. Наивный! Ты не учел одного: нельзя бороться с Богом, нельзя бороться с Тем, Кто тебя создал. А Бог создал все. И меня создал Бог… Да, я многое изменил в тебе, Фауст, многое уничтожил в твоей душе, но уничтожить страх и мне не под силу. Потому сегодня я говорю тебе: ты даже хуже, чем твой ученик Христиан, хуже, потому что ты — гений, а он — дерьмо. Его грех — дерьмовый, а твой — гениальный. Из страха не познать все блаженства жизни твой ученик готов был предать себя. Ты же из страха готов был предать всю Землю… Но вот в чем ты воистину прав: не надо было убивать Христиана. Способ, правда, жаль хороший: пролитое масло, отрезанная голова. Красиво. Надо будет использовать когда-нибудь. Позже. А Христиана я сумею возродить — пусть живет.

— А что с Христианом? — открыл глаза Фауст. — В последнее время мне кажется, что он следит за мной. Уж не ты ли подослал его?

Распахнулась дверь — на пороге стоял Христиан.

— Господин Фауст, — крикнул он с порога. — Я купил вам серы, как вы просили.

Христиан вошел в лабораторию и сказал на ухо ему — тихо-тихо:

— Дайте мне пару золотых, и я расскажу вам о Фаусте кое-что занятное. Мне кажется, я почти догадался, над каким открытием он бьется.

Подумал: Господи, как же жестоко Ты наказал меня! Отняв страх, Ты приговорил меня к вечному одиночеству. И вымолить у Тебя прощения я не смогу.

Среди ясного неба вдруг раздался гром и полыхнула молния.

— Давно дождя не было, — вздохнул Фауст.

Об авторе

Андрей Максимов родился в 1959 году в Москве. Работал в «Комсомольской правде» и еженедельнике «Собеседник». Автор пьесы «Кладбищенский ангел» (поставлена на малой сцене московского театра имени Ленинского комсомола) и книг «Кормящий отец» и «Чудеса в кошельке» (в соавторстве с Л. Усовой).

Большая часть произведений, вошедших в книгу А. Максимова «Самоубийство Земли», публикуется впервые.