Самоубийство Земли

Максимов Андрей

Здесь. Вот маленький особнячок, к которому прилепилась огромная стеклянная дачная веранда. Ошибки быть не может. Но где же кооператив?

Футбольный мяч пролетел около уха и ударился о чьи-то «Жигули».

Тут же, как из-под земли, возник ушастый мальчик в очках и заорал своему приятелю: «Ты что, кретин, офонарел совсем? Это ж дяди Васина машина! Если вмятина останется, он тебя этими самыми „Жигулями“ раздавит, как таракана».

«Надо же, в такое пекло у них хватает энергии не только в футбол играть, но

еще и ругаться», — непроизвольно, как бы отдельно от себя, подумал я.

Дома с табличкой «КООПЕРАТИВ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВСЕ» — не было.

Господин Флобер, господин Флобер, зачем же Вы только отравились, так соблазнительно перепутав реальность и вымысел, подарив надежду? Так что же получается: строки, написанные пером, — это строки, написанные пером и не больше?

Мне было жарко. Стена жары придавила меня к земле, и я опустился на скамейку.

Мальчишки носились перед глазами, как пришельцы с иной планеты.

И вдруг между ними и мной возник бородатый человек неопределенного возраста. Он посмотрел на меня, и улыбка разрезала его лицо.

Я откинулся на жесткой скамейке. Карнавал продолжался. Карнавал людей без лиц. Карнавал одиноких.

САМОУБИЙСТВО ЗЕМЛИ

(Вариация на тему легенды)

1

— Ну? — спросил, правой рукой пригладил бородку, будто вытянуть ее хотел, а левой подбросил в воздух золотой и поймал, разумеется. — Ты, выяснил наконец чем он там занимается?

Юноша стоял перед ним и смотрел прямо в глаза. Без вызова, но прямо в глаза.

Этот прямой взгляд когда-то и смутил, заставил поверить, будто лучший ученик может быть не хуже своего учителя, а значит именно он, ученик, придет на смену.

Произошла ошибка. Ученик был не хуже учителя. Он был другим. Совсем другим.

Юноша выдержал хорошую паузу, потом сказал:

— Пока мне удалось узнать абсолютно точно только одно: в своей лаборатории доктор делает нечто совершенно невероятное, великое, быть может. Никого не подпускает близко к своим исследованиям, но сам работает целыми днями без сна и отдыха. Как каторжный.

Усмехнулся, подумал: «Доктор никогда бы не позволил себе такого сравнения… Как каторжный… Ничего лучше придумать не мог, мальчишка… Да, видимо, двадцать четыре года кончатся, и я останусь один, замены доктору не будет…»

Снова подбросил на ладони монетку и спросил:

— Ты хотя бы выяснил, что это такое? Ну, из какой области?.. Может, снова гомункул — искусственный человек? Или, скажем, философский камень, или, может…

— Я выяснил, — перебил юноша.

Подумал: «Врет, но перебивает. Уже хорошо. Есть характер. А вдруг я ошибаюсь в нем? Вдруг он не очень уступает своему учителю?»

— Ну?

— Я

выяснил, что это будет за открытие, — просиял юноша. — Это будет открытие, которое перевернет человечество, которое…

Он не слушал. Ему было неинтересно. Как же его раздражало, что он все знал! Отсутствие истины еще можно восполнить движением к ней, отсутствие тайны не восполнимо. А он все знал и про доктора, и про великое открытие, и про этого юношу, который никогда не станет великим ученым и великим человеком не станет. Как-то по-детски, наивно надеялся на то, что ошибется, что вдруг этот мальчик узнает тайну своего учителя, и тогда прелюбопытнейшая могла бы завязаться история. Чего было надеяться, когда все понятно?

Конечно, он все сделает с доктором, как договаривались, он еще не знал, что точно делать с великим открытием, но знал, что на судьбу доктора его открытие не повлияет. С ними со всеми он разберется, а вот с собой что делать, с собственной бесконечной жизнью?

— Вы меня не слушаете?

— Слушаю.

— Вам, наверное, кажется, что я — неконкретен, — улыбнулся юноша. — Я буду стараться. Вы ведь неплохо платите мне, и я буду стараться.

— Скажи… Как тебя зовут?

— Христиан.

— Ерунда. Это не имеет значения… Скажи, а если бы я не платил тебе, ты покинул бы своего учителя?

Юноша потоптался на месте. Было ясно, что ответ у него есть, только он решает, как бы поприличней его сформулировать.

Наконец он снова улыбнулся:

— Но ведь вы платите?

…Вспомнил, как совсем недавно заходил в лабораторию к доктору. Тот что-то переливал из пробирки в пробирку — лениво, даже будто неохотно, словно не работал, а делал вид.

В пробирке подрагивала жидкость розового цвета. Цвет получился какой-то неземной — прекрасный и притягательный.

— Мне скучно, бес, — сказал доктор свое традиционное приветствие.

— Что делаешь, Фауст? — ответил он.

— Красиво? — Фауст поднес пробирку к его лицу.

— И весьма.

— А вот ведь — совершенно бесполезно.

Сказав так, доктор выплеснул жидкость на пол.

Розовая лужа зашипела, запузырилась, и вдруг из нее возникла ослепительной красоты абсолютно обнаженная женщина.

Женщина не испытывала никакого стыда. Она посмотрела на мужчин огромными глазами, сказала:

— Здра… — и испарилась.

— Как же бессмысленно, Фауст? — Подошел к пустому месту, где только что была женщина, и стал внимательно вглядываться в него, будто надеясь найти ее остатки. — Ты научился вот так запросто создавать людей, ты почти уподобил себя Богу.

— Бог велик не тем, что создает, — вздохнул Фауст. — Бог велик тем, что знает, в какой момент созданное нужно уничтожить.

Он знал, о чем думает Фауст, когда так говорит.

Вслух, однако, сказал совершенно о другом: