Самоучитель мудрости, или Учебник для тех, кто любит учиться, но не любит, когда его учат
Шрифт:
9 баллов («Очень умная голова»). Говорят, в советские времена в одном колхозе на доске почета висела фотография женщины — ударника коммунистического труда, свинарки. И под фотографией — подпись: «Если бы каждый равнялся по ней, было бы больше в районе свиней!»… Если бы каждый равнялся по вам, то мы бы уже точно давно коммунизм построили! IQ — около 120 баллов (очевидная одаренность).
10 баллов («Светлая головушка»). Ах, какая же светлая у вас головушка! Так и хочется треснуть по ней чем-нибудь! За что? А как же: такая голова — и не на моих плечах! Обидно… Крепко жму вашу ученую руку, товарищ! IQ — около 130 баллов (мощный
11 баллов («Мудрец»). Таких, как вы, дорогой товарищ, нужно еще при жизни класть в мавзолеи или ставить в музеи — и показывать всем желающим. Как образец для подражания. Браво! Нет, брависсимо! Эй, ребята, качать его (ее), качать! IQ — около 140 баллов (мудрость).
12 баллов («Гений»). Как сказал однажды Станиславский, увидев трезвого Немировича-Данченко: «Не верю!» Вот и я — не верю! Ну не бывает таких умных! Или вы хотите сказать, что вас зовут Конфуций или, может быть, Сократ?.. IQ — выше 150 баллов (мудрость и гениальность).
Самый простой и надежный способ стать писателем
Конечно, даже подробно разобрав на мельчайшие детали тысячи острот и шуток, определив приемы и механику смешного и остроумного, очень сложно стать заправским острословом. И все-таки я не соглашусь с теми, кто считает, что остроумие — это дар, талант, которому нельзя научиться. Я верю и многократно убеждался в том, что «человек есть то, что он делает». Особенно когда делает ежедневно.
Ведь совсем не обязательно быть остроумным, чтобы позволить себе быть внимательным, наблюдательным, метким и лаконичным. Едва ли не все спартанцы отличались лаконичностью, но никто ведь не говорит, что они были остроумными. Однако весь мир уважает спартанскую лаконичность не меньше французского остроумия.
Мне также приходилось оттачивать свою находчивость, обучая ей других. Помню, как на одном из уроков мне все время мешал один способный, но немного хулиганистый ученик. Он все время отпускал какие-то саркастические реплики или задавал совершенно отвлеченные вопросы. Кажется, он решил меня, что называется, «достать». Я же, имея к тому времени уже стабильную привычку не доставлять психологическим задирам удовольствия, ничуть не раздражался, но, напротив, улыбался, хвалил его за проявленный интерес и умные вопросы. Наконец он спросил меня:
— А откуда вы знаете, что я умный?
— Ну, — ответил я, наивно приподняв брови, — почему бы не пофантазировать?
Класс засмеялся. Хулиган тоже. После этой остроты он сдался и перешел на мою сторону.
Когда-то давно минская газета «Ва-банк», когда она еще не была почти полностью рекламной, организовала для своих читателей «конкурс острословия». Я послал на конкурс что-то около дюжины своих острот. И — выиграл конкурс. Получив в награду трехтомник Куприна и почетное звание «Самый острый язык города Минска». Спрашивается, как мне это удалось? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен рассказать вам один, можно сказать, интимный факт из своей биографии.
Однажды, еще будучи студентом университета культуры, я страстно влюбился. Безумно влюбился в женщину на несколько лет старше меня. Невероятно, неописуемо, сногсшибательно красивую. Рядом с ней у меня просто отнималась речь, а руки от волнения увлажнялись настолько, что приходилось их незаметно вытирать об одежду, чтобы не оставлять мокрых следов на книгах. Она работала в национальной библиотеке, как раз в зале искусств, куда меня, как студента творческого вуза, «командировали». Я тогда чуть ли не каждый день ходил в библиотеку. Разумеется, я усердно там работал, изучая нужные мне книги, а не только глазел в ее сторону.
И вот мало-помалу мы начали разговаривать с ней не только о сделанных мою книжных заказах, но и друг о друге. И в один прекрасный день я, опьянев от весеннего воздуха, решил немного похвастаться — сообщил ей, что мечтаю стать писателем и уже кое-что даже успел написать.
— Что же это? Рассказ, повесть, роман? — полюбопытствовала она.
И вот тут у меня, наверное, поменялся цвет лица — из бледно-розового оно стало яркокрасным (особенно в районе щек): у меня к тому времени не было ни одного опубликованного произведения! А из имеющихся «произведений» — лишь полтора десятка любительских, технически неграмотных стихотворений и пять-шесть статей разоблачительно-максималистского уклона (типа «Трагедия брака», «Со щитом или на щите», «Убить дурака» и «Пощечина прекрасному полу»). И все.
— В основном это афоризмы. — пропел я ей в ответ. В то время я находился под сильным впечатлением от «Дневников» Жюля Ренара, поэтому и сказал про них.
— А могу я с ними познакомиться? — спросила она.
— Да, конечно. Я буду счастлив их вам показать! — сказал я, пытаясь скрыть волнение и испуг. — Я принесу вам их в следующий раз. Это будет где-то через неделю.
Вернувшись домой, в ту же ночь я положил на прикроватную тумбочку десяток чистых листов и ручку и дал себе слово — не засыпать, пока не напишу хотя бы пяти настоящих острот. Где-то через два часа я записал в темноте около десяти афоризмов. И все они мне понравились. Довольный и счастливый, я уснул.
Утром же, проснувшись и перечитав написанное ночью, я невольно вспомнил историю одного ученого, которому однажды, когда он, ради эксперимента, подверг себя воздействию опиума, пришла в голову какая-то необычайно оригинальная и важная мысль. Чтобы вспомнить ее, он специально стал каждый вечер, на ночь принимать энную дозу наркотика, чтобы в наркотическом полусне вспомнить свою гениальную идею. Он даже привязал к своей руке карандаш и обложился со всех сторон чистыми листами бумаги. И однажды он наконец вспомнил ее и из последних сил заставил себя записать эту «важнейшую для науки идею» на лист бумаги. А затем уснул.
Утром, едва открыв глаза, он бросился к листку, на котором он ночью сделал запись. «Важная и оригинальная мысль», ради которой он столько дней подвергал себя и свое здоровье серьезной опасности, гласила: «Банан велик, а кожура еще больше».
Вероятно, нечто подобное испытал и я, когда я стал читать то, что сочинил прошедшей ночью. Но огорчение и разочарование вскоре уступило место надежде (вот оно, преимущество молодости!). Кое-какие остроты, в общем, были пусть не очень красивы, но зато интересны — во всяком случае, по своей идее, задумке. И я принялся шлифовать то, что мне показалось лучшим из имеющегося. И, кажется, у меня получилось к вечеру того же дня очистить свои остроумные зерна от плевел. В итоге из десяти идей получилось две или три добротные остроты.