Самозванец. Кровавая месть
Шрифт:
— Во временную собственность, сиятельный пане ротмистр.
— Вот-вот. Уж не знаю, почему не обзавелись они до сих пор конями и седлами, да только в таком опасном походе ждать, пока немцы за нами пешком тянутся, нам не приходится. Хотят — пусть едут охлюпкой, а хотят — пусть мушкеты свои и снаряжение навьючат, а сами бегут, как прежде, за чужое стремя держась. А на общую телегу всем остальным сложить поклажу, которая во внезапном бою (не дай нам того Бог!) помешать может. Править же телегой попросить по-прежнему пана Федка, с тем чтобы к задней грядке
Нестройное «Любо!» и «Йя!» заглушили ворчанье кое-кого из казаков, и пан Ганнибал с полным правом подытожил:
— А коли любо, то по коням, панове! С нами Бог и милостивая его Матерь!
— Amen, — склонив голову, оставил за собой последнее слово монашек.
Однако, когда выстроились в походный порядок, обнаружилось вдруг, что пропал Хомяк, второй мещанин из Самбора. Не такой бойкий, как приятель его Федко, был он парнем вполне незаметным, однако и отсутствие Хомяка нельзя было не обнаружить: встал его гнедко привычно за вороным конем казака Лезги, да только седло на нем пусто, без всадника.
— Отлучился в кусты по нужному делу — вот-вот прибежит, — усмехнулся Лезга и, перекинув длинную ногу через седло, расположился так, чтобы первым увидеть возвращающегося к отряду спутника. Однако не удалось казаку на сей раз посмеяться над нерасторопным мещанином: Хомяк так и ни пришел, хотя прождали его довольно долго.
Кончилось тем, что нетерпеливый Мамат предложил трогать потихоньку — авось догонит. На это пан Ганнибал только бровь поднял, однако, еще немного подождав, подозвал к себе жестом Мамата, а когда тот, ломак конем кусты вдоль проселка, выехал в хвост отряда, промолвил тихо:
— Пане Мамат, неладно с парнем. Нужно вернуться, поискать. Я поеду с Тимошем, ты остаешься за старшего. Если и мы не вернемся, сам решай, как поступать. Только дай мне одного казака, чтобы был добрый лучник.
— Сделаем, пане ротмистр, — оживился казак и даже попытался улыбнуться любезно. — А почему пан не хочет взять с собою немца с мушкетом?
— Вонь от фитиля на милю разносится, будто сам не знаешь. А кстати, — повысил голос пан Ганнибал. — Огонь высекать, фитили поджигать! Тимош, ко мне!
— Эй, Бычара! Доставай лук, поедешь с паном ротмистром!
Пан Ганнибал уже посторонился, пропуская вперед невозмутимого Тимоша и побледневшего Бычару, судорожно цепляющего тетиву, когда снова поднял забрало своего шлема, повернулся к оставшемуся воинству и спросил спокойно:
— Ребята, а не слышал ли кто чего в лесу, пока мы тут дележкой забавлялись?
Переглянулись, помолчали. Потом Лезга заговорил неохотно:
— Я кое-чего слышал, пане ротмистр, коли не почудилось. Будто смеялся наш Хомяк.
— Смеялся, пся крев?!
— Может, и послышалось, пане ротмистр. Но хохотал.
Пан Ганнибал перекрестился, прошептал «Pater noster» [2] , снова перекрестился. Опустил на лицо забрало, вытащил из ножен, притороченных к седлу, палаш, тронул поводья, выехал в голову дозора, а там пустил Джигита рысью.
Долго трястись в седлах им не пришлось. Как и предполагал пан Ганнибал, Хомяка нашли прямо на проселке, пробитом в этом месте сквозь дубовую рощу. Скорченный, он лежал навзничь, нелепо выпятив голый белый живот, а когда пан Ганнибал поднял забрало и склонился над беднягой, увидел он, что сине-красное, распухшее лицо Хомяка искривлено в маске мучительной гримасы, зубы оскалены, а губы покрыты белесой пеной.
2
«Патер ностер» (лат.) — католическое соответствие православной молитве «Отче наш»
— Тимош, обыщи, — приказал пан Ганнибал, а сам, не пряча оружия в ножны, внимательно огляделся.
Окрестный лес вроде пуст. Однако. Пан Ганнибал резко обернулся. Показалось ему или нет, будто на ветвях большого дуба что-то блеснуло. Дуло мушкета? Нет, все как было. Джигит захрапел. Хозяин положил ладонь ему на шею, успокаивая. А кто бы его самого сейчас успокоил?
— Что там, Тимош?
— Да странно оно как-то, пане ротмистр. Это еще что?
Кто-то бежал к ним со стороны отряда.
— Лучник! Не спи!
— А там наши, свои.
— Между нами и твоими «нашими» здоровый кусок леса, пся крев!
Однако прав оказался придурковатый казак, а не осторожный пан Ганнибал. Потому что из-за поворота показался отец Игнаций, запыхавшийся, в одной рясе.
Пан Ганнибал убрал палаш в ножны и подбоченился.
— Что, святой отец, опять тебя казаки из шубы вытряхнули?
— А? Нет, я сам оставил. на телеге у Федка. Просто мне рядом с тобой, пане. и с твоим Тимошем. спокойнее, чем среди этих схизматиков.
— Мещанин наш для исповеди уже не годится. Вон Тимош обыскал бедолагу. Сейчас расскажет.
— Позволь и мне посмотреть, сиятельный пане ротмистр. Я слушал лекции на медицинском факультете в Болонье.
— Да бога ради! А ты пока докладывай, Тимош, не тяни!
— А? Что, пане ротмистр? — Тимош с трудом оторвал выпученные глаза от монашка, что твой пес, со всех сторон обнюхивающего труп. — Странно оно как-то, говорю. Помер неизвестно от чего, однако ему помогли помереть, конечно. Потому как ограблен. По-дурацки, я извиняюсь, его ограбили. Будто сорока орудовала.
— Что ты несешь? Опомнись!
— Я извиняясь, пане ротмистр, да только это сущая правда. Грабитель или грабители (не знаю, сколько их было) позарились только на блестящие вещи. Кольцо с руки стянули, крестик с шеи. Сабельку его плохонькую из ножен вытащили и унесли. А зачем было, спрашивается, вытаскивать? Вот ты, Бычара, ты как поступил бы?
— Да понятно как, — ухмыльнулся казак. — Снял бы пояс со всем добром, к нему подвешенным, — как же еще? И уж не оставил бы на покойнике этот славный кунтуш.