Самозванец. Кровавая месть
Шрифт:
Оба выбора были и тем еще похожи, что определяли судьбу его семьи, однако есть и существенная разница: там результат становился известен мгновенно, стоило проклятому пану Хмелевскому повертеть в длинных, гибких пальцах стаканчик с костями и неуловимым движением выбросить их, а здесь. О нет, кажется, исход ближе, чем он думал.
Застриг ушами Джигит и самочинно замедлил шаг. Потому что даже и тупое животное поняло, что оказалось на той же полянке, где висел на дубе неудачливый самборский мещанин Хомяк. Опять круг! Да только что-то здесь уже не так, изменение здесь произошло. Был один покойник, а теперь два мертвеца висят рядышком: к Хомяку прибавился Тычка, повис в одной рубашке на таком же гибком древесном корне.
Потому что будто проснулся зазевавшийся лесной бес: заулюлюкал громовым голосом, загрохотал, снова поднял вихри из пыли и палых листьев. Рядом оказался казак Мамат, прокричал:
— Куда теперь прикажешь, пане ротмистр?
Присмотрелся внимательно пан Ганнибал: нет, как будто не подтрунивает над ним казак — только этого не хватало! Ответил серьезно, будто равному:
— Думаю, надо ехать как ехали, не разворачиваться.
Вдруг улюлюканье и хохот смолкли, так же внезапно оборвалась оглушительная бесовщина, как и началась. Над лесом повисла невероятная, звенящая тишина. А пан Ганнибал прочистил горло кашлем и продолжил уже обычным голосом:
— Возвратимся на хутор, а от него тем проселком, что на него вышли, назад на Бакаев шлях. Времени потеряем еще больше, зато коней, а то и головы сбережем.
Мамат отвел глаза в сторону и заговорил тихо, проникновенно:
— Не можно нам возвращаться на Бакаев шлях, ясновельможный пане. Мне тут хлопцы кое-что донесли, я у всех по дороге поспрашивал, убедился. Нехорошее дело случилось. Сбежал тот киевский монашек, которого наши немцы к огню приводили, а ребята обчистили. Бросили монашка вроде как дохлого, но… Никто не помнит, чтобы своею рукою добивал черноризца, и никто его труп в колодец не спускал, прощения прошу.
— Ну и что мне до этого, казак? — подбоченился пан Ганнибал. — Время ли вспоминать о таких безделицах?
— Киево-Печерский монастырь в Речи Посполитой в большом уважении пребывает. А если монашек спасся и уже подал жалобу в суд, то может попасть и на православного пристава. А тот, не откладывая дела в долгий ящик, возьмет чернеца с собою, да и поедет разыскивать — а вот и мы ему навстречу, прямо судейским в руки!
— Ну знаешь ли, казак… — аж задохнулся пан Ганнибал. — Ты за собой и своими разбойниками смотри! Вы только прикидываетесь запорожцами! Не видал я будто запорожцев! Они все великие воины и колдуны, один запорожец за четверть часа навел бы в этом лесу порядок! Мои люди подслушали и мне донесли, что вы были в надворных казаках у князя Острожского, да и сбежали от старика! Мне нет дела до твоих грязных делишек!
Казак коротко взглянул на него, снова отвел глаза:
— Ты волен гневаться, пане, и делишки мои, твоя правда, грязные, так ведь и слуги твои в стороне от них не стояли. А если ты взял нас, беглых острожских подданных, под свое начало, то и за наши делишки тоже отвечаешь. Будто и сам того не ведаешь, пане!
Тут лесной бес захохотал совсем уже близко — и с такой силой, что кони дернулись вставать на дыбы, а люди все как один потянулись затиснуть ладонями уши. Стена дремучего леса с белыми пятнами на ней пошла волнами перед глазами пана Ганнибала, а хохот в ушах слился в сплошной вибрирующий рев. Он вытянул ноги вперед, уперся в стремена, будто копейщик перед атакой. Да, уже бывало с ним такое, однако в тот раз, под Псковом, пришлось вести роту на московитов, не закончив славной попойки, — а тут и капли вина давно во рту не было… Нестерпимый для ушей хохот внезапно смолк, и поляна перестала колыхаться перед глазами пана Ганнибала.
— Он где-то рядом! — прокричал бывший ротмистр, радуясь передышке. — Панове, к бою! Фитили раздуть, полки проверить. Будем отстреливаться, пся крев!
Оба немца вышли вперед, забили в землю сошки и поставили на них мушкеты. Полки открыты, фитили дымятся потихоньку. Немцы бледны настолько, что и у рыжего Ганса усы кажутся черными. Боятся небось смертельно, но дело делают. Настоящие вояки! Остальные даже не спешились, самопалы за плечами, готовятся удирать, вот что. Пан Ганнибал плюнул, закрыл забрало шлема и вытащил наполовину палаш из ножен. Вот сейчас… что еще за дьявол? Он убрал руку с рукояти палаша и отщелкнул забрало кверху.
Это казак Каша кричит тонким, не по комплекции своей, голосом. Стоит уже перед немцами (перепрыгнул через них, что ли?), кричит и одновременно стягивает с плеч шубенку. С ума спятил от страха, пся крев. Пан Ганнибал бросил быстрый взгляд на стену леса, однако над нею еще не взгромоздился великан, и он позволил себе прислушаться к безумным словам казака Каши:
— …начальники, одно название. Простейших вещей не знают, будто дети малые, туды вас в Матерь Божью! Как начнет тебя лесовик водить кругами да еще над тобою посмеиваться, треба переодеться, чтобы все шиворот-навыворот было на тобе, и обувку переобуть. То значит: сапог, разношенный на левую ногу, надеть на правую, а разношенный на правую — на левую ногу. И даже портянки переменить местами. И шапку вывернуть…
Удивительно, но его послушались. И не только собратья-казаки и слуги пана Ганнибала принялись с сумасшедшей скоростью переодеваться, но и, глядя на них, даже немцы, мушкеты к сошкам прислонив. Один бывший ротмистр не пошевелился, только скривил свой породистый тонкий нос, когда Каша уселся на землю прямо под копыта его Джигита и принялся переобуваться. Пану Ганнибалу тогда припомнилось, что о таком средстве отвадить польского лесного шутника Боруту он слышал в детстве, однако сам не собирался сейчас его применять. Во-первых, железные доспехи, как ни старайся, наизнанку не выворотишь. Во-вторых, толстый стеганый гамбизон [5] грубой шерсти, что под доспехами, был измазан ржавчиной, а та вместе с потом образовывала жесткую противную корку, с которой пан Ганнибал совершенно не желал соприкасаться голой кожей. Обойдется он и без переодевания.
5
Зипун (кафтан без воротника) и штаны — специальная одежда для ношения под стальными доспехами
— Пан не переодевается. Пан не переобувается, — услышал он справа, узнал голос Мамата и все равно повернулся в седле, чтобы на него посмотреть. В вывернутой наизнанку шапке зверообразный казак был так смешон, что пану Ганнибалу с трудом удалось удержаться от неуместного хохота. — Пан хочет всех нас погубить?
Не успел ответить пан Ганнибал, только нащупал снова эфес палаша, когда услышал слева тяжелое дыхание оруженосца своего Тимоша. Выглядел он как шут гороховый, однако тоже был уже в седле, а в руках держал взведенный арбалет, по странной случайности направленный в живот Мамату.
— Заткни щербатую свою пасть, разбойник! Пан ротмистр сегодня весь день вас спасает, скоты вы неблагодарные, — с укором заметил Тимош. — А ты, пане ротмистр, скоренько сходи с коня, а снова сядешь — тогда уже головой к хвосту. Так тоже можно Боруте глаза отвести. Я поведу твоего Джигита за повод, ты только прикажи, куда ехать.
Неистовый вой раздался будто сразу за обочиной, не оставляя бывшему ротмистру времени для раздумий. Мгновенно, будто в молодости, скатился он с беспокойного Джигита, неловко занес правую ногу в левое стремя, уселся лицом к хвосту коня и почувствовал себя дурак дураком. Подумал, что еще и палашом махать в такой позиции было бы совсем уж нелепо и со шляхетским гонором невместно, и жестом потребовал у Т имоша арбалет.