Самсон назорей. Пятеро
Шрифт:
После того разгрома остатками морского народа овладело уныние; они покинули последние свои островки, еще не завоеванные разбойниками, и разбрелись по всем берегам Великого моря. С тех пор ушло много лет, связи оборвались; повсюду, верно, осколки этого племени давно уже говорят на языках туземного населения; где они, что они, владыками ли сделались или рабами, неведомо. Но выходцам из Кафтора судьба еще раз улыбнулась: они правят равниной, где растет виноград, маслина и пшеница; они опять выстроили большие города, и лодкам их иногда удается проскользнуть мимо ионийских пиратов даже до устья реки египетской; и наряду с богами Ханаана
Это была основная ткань рассказа, но в нее Бергам подробно вплел имена своих предков; точно обозначил, как назывались виночерпии и шталмейстеры керэтинских царей, кто был первый праотец его, переселившийся на Кафтор, и последний, уплывший оттуда навсегда с десятью кораблями. Почти так же обстоятельно изложил он историю дома Амтармагаи: род ее шел из Трои, и старшие дочери в этом роде всегда носили имена троянских княжен.
– О твоих предках, высокородный Маной, – прибавил Бергам, отирая лицо полотняным рушником, – мне подробно рассказал уже твой мудрый домоправитель; он предупредил меня, что, в отличие от филистимлян, вы, знать Дана, избегаете говорить о своей родословной, так как гордость неугодна в глазах вашего бога; но если ты желаешь дополнить сведения, им сообщенные, я выслушаю их со всем вниманием, на какое имеешь право и ты, будущий свояк мой, и твои благородные предки.
Маной подергал свою бородку; хотел почесать шрам, но сообразил вовремя, что это вряд ли принято в хорошем обществе, и ответил:
– У нашего народа есть поговорка: кто был твой дед, не важно, гораздо важнее, что за человек его внук.
Глава X
Медь
Перед рассветом Самсон тихонько вышел из Ахтурова дома. Его родителей и свиту устроил у себя отец невесты, но жених, по обычаю, должен был до свадьбы ночевать под другою кровлей. Самсон взял с собою на ночлег только Нехуштана – того мальчика, что был ему проводником в набеге на село вениаминян; выбрал его, к большому огорчению Ягира, который до тех пор во время походов всегда был личным его оруженосцем.
Нехуштан выскользнул неизвестно откуда, как только Самсон показался на крыльце.
– Тонкий слух у тебя, – сказал ему назорей.
– Я пастух, – отозвался мальчик, – даже сквозь сон слышу змею в траве на другом конце поля; и слышу шорох зари, когда она карабкается на небо.
Самсон рылся у себя в кошельке: вынул кремень и железный осколок, кивнул головой, опустил их обратно и снова завязал ремни мешочка.
– Ты умеешь выкуривать пчел? – спросил он вдруг.
– Умею, – ответил Нехуштан, – но мне это не нужно. Меня не трогают ни комары, ни пчелы, ни змея.
Самсон не удивился. В Экроне, в капище тамошнего идола, все жрецы и вся прислуга набирались из таких людей с горькою кровью, которой боится и гад, и насекомое.
– Идем, – сказал он, и они пошли полями к той дороге, что вела мимо дома Семадар в горы.
Спиною к ним, на берегу уже просохшего пруда, стояла девушка; на голове ее была накидка, но из-под кисеи выбивались пушистые волосы, и молодая заря золотила их. По этому золотому отливу и по фигуре Самсон узнал ее. Хотя ему не полагалось говорить с нею в самый день венчания перед обрядом, он тихо окликнул:
– Семадар!
Девушка
– Это только я, – сказала она грустно и коротко, – Семадар еще спит.
В ее голосе и выражении лица было сегодня что-то милое, покорное; на душе у Самсона было легко и весело, и ему стало жалко, что он ее тогда в масличной роще так ударил.
– Куда так рано? – спросила Элиноар, подходя ближе. Походка у нее была как у Нехуштана, плавная и пружинная.
– За подарком для невесты.
– Что за подарки в горах?
– Увидишь. И тебе достанется.
– Таиш, – попросила она по-детски, – можно мне пойти с вами? Мне с полночи не спится; скучно. Я не помешаю. Можно?
Все ее лицо засветилось ребяческим любопытством; она стряхнула накидку на плечи и вдруг стала похожа на мальчика. Самсон засмеялся, потрепал ее по плечу и сказал: «Можно».
Первое время они шли молча, только Нехуштан насвистывал, передразнивая жаворонков. Время от времени он отставал или сворачивал с дороги, роясь в каких-то норах или заглядывая под мокрые камни.
– Твой «шакал» Ягир долго не мог заснуть от ревности, – сказала Элиноар в одну из этих отлучек.
– Ты откуда знаешь?
– Я с ним говорила вчера. Я им всем подавала ужин и узнала его – это он позвал тебя ко мне на дороге, когда ты… когда ты так рассердился.
Она говорила об этом просто, без обиды; как ребенок с отцом, который вчера надрал ему уши, и по заслугам, а сегодня все это уже забыто.
– Я его утешила; дала ему больше сладких лепешек, чем остальным, и он весь вечер мне рассказывал о том, какой ты смелый и могучий.
Она едва не прибавила: «и как ты отказался от его сестры для Семадар», но воздержалась. Оба они, однако, думали об одном и том же; и Самсону не показалось неожиданным, когда она вдруг сказала, упрямо качая головой:
– Я бы хотела быть цоранкой. Я не люблю филистимлян.
– Это твой народ.
– Нет. Моя мать аввейка; она чужая в доме. Она всех боится; никто с нею не говорит; с тех пор как меня стали учить игре и танцам, она даже передо мной робеет. Но когда я была маленькая, она мне часто рассказывала про старые годы. Аввеи были когда-то самым свободным племенем во всем Ханаане; даже своих князей и старост у них не было; каждая семья жила по своему закону. Филистимляне легко покорили всех остальных туземцев; но аввеи долго не хотели служить им рабами, бунтовали, убегали. В Аскалоне и Газе их держали на цепи, как собак. Еще дед моей матери носил в ухе железное кольцо, за которое его приковывали к столбу каждую ночь; и на лбу у него было выжжено тавро.
Она перевела дыхание – подъем в этом месте был крутой – и прибавила с глубокой ненавистью:
– Филистимляне самый свирепый народ на свете.
– Это все было когда-то, – сказал Самсон. – Я-то слышал эти рассказы от наших моряков. Но теперь войны давно кончились, теперь у них колесницы только для гонок, мечи для состязаний – вся жизнь их игра: поют песни, пьют вино и объедаются сладкими лепешками.
– Иногда из сладкого выходит горькое, – отозвалась Элиноар.
Самсон внимательно посмотрел на нее: ему вспомнилось, что те же слова сказала ему недавно другая. Но потом он тряхнул косицами и беззаботно воскликнул: