Самуэль Август из Севедсторпа и Ханна из Хульта
Шрифт:
Короткое время Ханна жила у майорши из Моссебу, важной персоны в приходе, чтобы немного подучиться господским манерам. Там ей вроде было неплохо, но однако писала она: «Кажется мне, будто меня заперли в большом шкафу».
Ханна боялась быть запертой. Быть может, именно поэтому, когда время свадьбы приблизилось, она стала колебаться. Наступил тысяча девятьсот пятый год, в июне Самуэль Август и Ханна собрались пожениться. И тут Ханна вдруг начала сомневаться, хочет ли она выходить замуж. Очевидно, они говорили об этом, и Самуэль Август, верно, был в отчаянии, но упоминает он об этом лишь в одном письме: «Надеюсь, что ты больше не станешь повторять «не знаю», перестанешь сомневаться, моя дорогая, и решишься наконец стать моей? А быть может, ты более
Ханна ответила ему лишь через четырнадцать дней: «…Я тебе не ответила на твой нелегкий вопрос, могу ли я, хочу ли я еще любить тебя. Ах, как трудно на него ответить, когда не знаешь сама, чего хочешь. Ясное дело, ты мне мил по-прежнему, и я всем сердцем хочу избавиться от всех сомнений и все же никак не могу решиться на столь важный шаг. У меня уже как бы вошло в привычку радостно думать о замужестве как о чем-то еще очень далеком, а когда оно приближается, мне, словно капризному ребенку, хочется убежать и спрятаться. Да, дорогой мой, я не знаю, поймешь ли ты меня или, скорее, можешь ли простить меня за то, что я иной раз говорю тебе «я не знаю». Я не хочу походить на капризного ребенка и твердо решила поступить скорее против своей воли, нежели против воли родительской. Стало быть, теперь все зависит от их согласия».
Но согласие родителей у Ханны уже было. Похоже, она боялась, а вдруг выйти замуж — это почти то же самое, что сидеть запертой в шкафу, и потому пряталась за спину родителей. Быть может, она хотела успеть сделать что-нибудь большее до своего замужества, девочка она была способная и начитанная. В свидетельстве об окончании школы по всем предметам у нее были оценки «отлично». Одно время она даже хотела стать учительницей, но мать воспротивилась этому. Может быть, она чувствовала, что, выйдя замуж, безвозвратно лишится какой-то возможности?
Самуэль Август ответил на ее письмо:
«Меня радует, что ты столь послушна своим родителям, даже когда речь идет о твоем будущем счастье или несчастье. Однако в таком деле, думается мне, нужно быть самостоятельной, чтобы не зайти слишком далеко. Ибо старые люди не всегда могут понять, кого можно любить, а кого нельзя. Может статься, что они захотят выбрать дочери человека, которого она не сможет любить, а даже наоборот. И потому я хочу, чтобы мы строили наше гнездо, доверясь одной лишь любви, ибо, полагаясь на то, что скажут другие, счастья не построишь».
А в конце он пишет покорно:
«Коли я неверно понял твое письмо, не посетуй на меня, может, я ответил тебе и не так, как следовало. Хочу всегда шептать тебе лишь одно: «Милая ты моя!»
Сомнения Ханны скоро рассеялись. «Ведь я люблю тебя, Сэм», — уверяет она его в одном из писем. И она сделала мудрый выбор — вышла за Самуэля Августа. Тридцатого июня тысяча девятьсот пятого года Юнас Петтер и Лувиса Юнссон справили в Хульте свадьбу своей младшей дочери. И как после уверял Самуэль Август, это была веселая свадьба, «хотя мы не танцевали, не дрались…». Однако жениху было не очень-то весело, оттого что невеста не поехала сразу с ним в Нэс. Ей пришлось оставаться дома еще две недели, чтобы все перестирать и перемыть после свадьбы. «Какой же я был дурень, что согласился на это», — говаривал каждый раз Самуэль Август, вспоминая об этом. Но так уж решила его теща, которая, между прочим, очень любила его. В приходе ее прозвали «Лувиса — мягкие руки», потому что она помогала всем женщинам при родах. Впрочем, характером она мягкой вовсе не была, всегда настаивала на своем.
Наконец Самуэль Август все же привез свою любимую жену в Нэс, где они и прожили вместе пятьдесят шесть лет.
Как только Ханна устроилась в своем новом доме, она написала родителям письмо, которое, без сомнения, их сильно обрадовало:
«Дорогие мои родители! Настоящим письмом шлю вам свое сердечное спасибо за все! Даже если я никогда не сумею показать или выразить свою благодарность моим добрым, любящим родителям, брату и сестрам, любовь к ним согреет мое сердце, и я, поднимая глаза к небу, благодарю всемилостивого Господа, даровавшего мне их и милый сердцу моему отчий дом, который я никогда не забуду, с которым так тяжело расставаться. Правду сказать, я начинаю привыкать здесь и верю, что полюблю свой новый дом. Работы здесь также хватает, без дела сидеть не придется, однако работа не тяжелая, мне по силам».
Она хотела, чтобы родители поскорее приехали навестить ее, но «…майоршу пригласим, когда приведем в порядок комнату и гардеробы, с этим управимся быстро, как только позовем столяра и маляра. У нас две стельные коровы. Мы с Сэмом были ночью в хлеву, покуда одна из них не отелилась». (Домашние звали Самуэля Августа Сэмом, и Ханна считала, что Сэм в обиходе удобнее, чем Самуэль Август.)
К тому времени отец Самуэля Августа передал ему аренду пасторской усадьбы. Ханна стала новой хозяйкой в доме, а лучшей хозяйки ни один крестьянин не мог бы и пожелать. Она была на редкость толковая во всем, что требуется для жены крестьянина, и ее ценили и уважали повсюду, куда бы она ни пришла. В ней была какая-то естественная уверенность в себе, которую замечали окружающие, и во всех жизненных испытаниях ей на помощь приходил здравый ум. Пасторская семья, ее новые соседи, считали ее «доброй, приветливой и любезной», а Юхан из Вендельбу, маленький старичок, покупавший в Нэсе молоко, считал, что она «как ясный день». После того как она в первый раз налила ему молока, он при встрече с Самуэлем Августом сказал: «До чего же хороша у тебя жена! И, поди, богата к тому же!»
Нет, богатой она не была. Но как говорит мудрый Соломон о прилежной жене: «Цена ей намного выше жемчугов!» А прилежной Ханна была. Читая ее письма родителям первых лет замужества, я вижу перед собой молодую расторопную хозяйку, мастерицу на все руки. Она доила коров и правила лошадьми, пряла и пекла, работала без устали, управлялась со служанками и работниками, словно занималась этим всю жизнь. О своем доме и домочадцах она пеклась так сильно, что когда однажды заболела, то, выздоровев, увидела, что «все сами не свои от радости, что я снова на ногах и стану хозяйствовать».
Она не забывала также помогать бедным и несчастным, которых в то время было немало.
Ее мать, Лувиса — мягкие руки, научила ее помогать тем, кто нуждается в помощи. И верно, она была довольна, получив письмо, которое дочь написала ей после нелегкого дня: «Нынче вечером навестила я бедную женщину в Стенбеккене, у нее малое дитя и муж пьяница».
Но вот и Ханна родила ребенка, хотя, как видно, это не очень-то помешало ей управляться с хозяйством. «Я потеряла покой, — пишет она, — когда услышала, что сестра занемогла и лежит в постели. Во вторник запрягла Фрейю и поехала к ней. В одиннадцать мы выпили кофе, и я поехала назад, к своему мальчику. А мальчик у меня здоровый и славный, — продолжает Ханна. — Я успеваю утром подоить коров, приду, а он еще долго спит».
У нее появились еще дети, всего она родила четверых. И тогда иной раз приезжала бабушка помочь ей, «чтобы я могла хоть ненадолго освободиться и кое-что сделать, вот свинью собираемся заколоть».
А что делал тем временем ее муж? Самуэль Август был передовым крестьянином; человек общительный, он принимал горячее участие в жизни своего края. Он собирал крестьян и организовывал маслобойное объединение, объединение выращивающих племенных быков, объединение коневодов и еще что-то, всего я не знаю. Он во многих отношениях был примером в округе — опытный животновод, земледелец. За время своего крестьянствования он убрал восемьсот груд мелких камней и десять тысяч валунов с пашен Нэса. Возможно, не все камни он убирал своими руками, об этом можно судить по его ответу маленькому сынишке. Из воспитательных соображений он попросил сына убрать с поля несколько камней. Четырехлетний сынишка не захотел этого делать. Тогда отец сказал: «Ну, тогда они останутся лежать здесь и тебе придется их убирать, когда ты станешь крестьянином». — «Нет, — отвечал мальчик, — пусть их работники убирают».