Самурай из Киото

Белозёров Михаил Юрьевич

Был он среднего роста, крепкий, короткопалый и круглоглазый, с короткими черными волосами, которые растеребил ветер. Из таких подростков выходили пузатые, толстые бонзы, которые ходили в грубых кимоно цвета охры и читали сутры по индийской медицине. У него, как и у Натабуры, прорезались темные усики, а на скулах курчавилась редкая бородка. Язаки принес печеную тыкву с медом и с поклоном отдал Когиме:

– Мама сготовила… – Он постоянно что-то жевал и, передавая тыкву, проводил ее тяжелым взглядом.

Накануне

они облазили окрестности, и Натабура испытал легкое разочарование, обнаружив, что столбовые горы действительно непроходимы: в них не было даже козьих троп. Подростки вернулись в деревню только глубоким вечером – усталые и голодные. Но Натабура был счастлив. Казалось, он побывал в окружении родных гор Коя.

– Помоги мне, – попросил он.

Вдвоем они, хоть и с большим трудом, все же натянули лук, с которым обычно Акинобу справлялся один. Новая тетива издавала чистый, серебристый звук. Натабура невольно обрадовался. Бежать надо, бежать, помечтал он.

– Расскажи, откуда ты приплыл? – спросил Язаки, когда они закончили и вволю насладились гудением тетивы – известно, что злые духи боятся этого звука.

– В моей стране такие же голубые горы, – вздохнул Натабура, откладывая в сторону лук. – Там большие города, быстрые реки, но не выращивают хагу.

– А что же вы едите? – наивно удивился Язаки, доставая из кармана сладкие стебли лотоса.

– Хоп! Мы высаживаем на полях рис и заливаем водой.

– Разве может такое быть? А пиявки?

Он вышли из хижины. Слева до горизонта расстилалось море. Над крышами деревни, как всегда, поднимались дымы. Правильными квадратами выделялись поля кукурузы, окрашенные, в отличие от бамбуковых рощ, в бурые тона. Судя по всему, община процветала.

– А море? Море у вас есть? – никак не хотел успокоиться Язаки.

Он расспрашивал второй день. Все-таки его задело, что страна, из которой принесло Натабуру, похожа на страну Чу.

– Хорошо, если ты не знаешь, – Нихон – это страна тысячи островов. Лучше покажи, где у вас в деревне живет водяной.

– Водяной?! – удивился Язаки. – Хм…

– Водяной.

– Хм… Везде… – Язаки показал на море. – Но скорее всего, – вдруг вспомнил, – сейчас он в бухте, где рыбаки вытаскивают лодки – рыбу ворует. Постой! Постой! А зачем тебе? Ты что, хочешь сразиться с водяным буси?! – испуганно подскочил он, хватая лук. – Морской даймё нашлет на нас бурю! Мы сто лет живем в мире и согласии!

– Только должок забрать, – засмеялся Натабура. – У меня нет желания тревожить вашу деревню.

Редко кто из буси мог похвастаться тем, что побил зеленокожего каппу. Каппы любого водоема были злопамятны и коварны. Только каппа Мори-наг покровительствовал Натабуре, он же передал ему знак господина Духа воды – Удзи-но-Оса. Чаще всего они утаскивали человека в море и топили, издавая при этом квакающие звуки, если прежде не убивали своим ядовитым

когтем.

– Как можно общаться с тем, кто не понимает человеческого языка и кто ядовит? Хм… – снова удивился Язаки.

– Хоп! Язык водяных мне известен с детства, – ответил Натабура, не открыв, однако, тайну, что Мори-наг был более цивилизованным каппа, потому что озеро Хиёйн, в котором он жил, принадлежало монастырю Курама-деру, который в свою очередь воздвиг господин Духа воды – Удзи-но-Оса. – А для усмирения их существуют тайные жесты, которым подчиняется любое существо.

– Даже я? – удивился наивный Язаки, забыв о стебле лотоса, который с наслаждением обсасывал.

Натабура снова засмеялся его простодушию, и они стали спускаться к морю мимо неубранных полей хаги, мимо хижин, окутанных голубоватой дымкой очагов, мимо сетей, растянутый для просушки, мимо кузниц, амбаров и скирд. Друзей провожали три тощие местные собаки, которые то бежали рядом, заглядывая в глаза, то шныряли по обочинам, выискивая полевых мышей, но неизменно возвращались и в знак симпатии махали хвостами. Крестьяне убирали остатки урожая, и тяжело груженные арбы мелькали среди светлых бамбуковых рощ, дающих живительную прохладу.

На самом деле, Натабура только однажды видел, как учитель Акинобу применил тайное гофу[9]. Они сидели в харчевне, когда в нее вошел богато одетый, подвыпивший самурай и стал задевать Акинобу, который вовсе не походил на известного фехтовальщика, потому что был весьма скромен как в одежде, так и в поведении, и не выставлял напоказ свой достаток. Наглец даже посмел до половины вынуть меч, что уже считалось смертельным оскорблением.

Акинобу спокойно доел рыбу с пастой мисо и произнес:

– Тому, кто владеет собой, необязательно обнажать оружие. Сядь!

При этом Акинобу сделал жест, который в священном китайском трактате “Лю-Тао” называется оса – «завораживающий глаз».

Казалось, расхрабрившийся самурай задумался: его взгляд потускнел, кривая ухмылка сползла с лица, а цуба звонко ударилась о ножны. И рухнул, едва не опрокинув стол. Его огромный живот заколыхался, как медуза, выброшенная прибоем на берег, а изо рта вывалился грязный язык, и харчевня наполнилась густым храпом.

Жест правой рукой был сложным и очень быстрым – последний элемент такой неуловимый, словно Акинобу смахнул с лица самурая паутину. На самом деле, это было отвлечением внимания. Левой же рукой Акинобу вынул из самурая душу, дунул на нее и приказал спать.

Тотчас подскочил хозяин заведения, и Натабура понял, что он в сговоре с самураем. В них распознали чужаков, и к тому же, расплачиваясь, Акинобу сделал ошибку, показав кошелек с монетами. Но на счастье, самурай не был искушен в тонкостях поединков, а еще его подвел ритуал – прежде драки надо распались себя и заставить противника обнажить меч.