Самурай
Шрифт:
— А что по-настоящему важно?
— Мы с вами играем в опасную игру, «война» называется. Это всего лишь игра. И не все обязаны в неё играть. То же самое и с прибылями, и другими пряниками. А есть люди, которые просто живут, их нельзя в это вмешивать. Я думаю, что Кремона, как и Каникатти, вмешивает.
— А для тебя это критерий?
— Да, возможно, нам придется когда-нибудь воевать и с Вальгуарнеро, а с Джела мы всё время воюем, но я их не ненавижу. Просто они с другой стороны. И все. Э-э, скажите, а Кремона — тоже коммунисты?
— Как?
— Понятно. Это
— Какую теорию?
— Даже две. Первая: безжалостнее всех к людям относятся те, кто громче всех кричит о всеобщем счастье и тому подобных вещах, они способны убивать просто так, ни за чем. Оказывается, бывают ещё хуже. Вторая: если две корпорации очень похожи в каком-то одном отношении, то они похожи и во всех остальных [10] .
Когда я проснулся утром, напротив меня сидел проф. Вид у него был встревоженный. — Доброе утро, — прохрипел я.
10
Обе теории кажутся мне довольно здравыми. И уж во всяком случае Энрику не следовало отказываться от них на таком ненадёжном основании, как внешние различия в способах обмана населения.
— Доброе. Как ты? — поинтересовался он, подавая мне стакан тёплого (бр-р!) сока.
— Спросите у Мамы Маракана, я в этом ничего не понимаю.
Проф осторожно прижал меня к себе и спросил:
— А почему майор Торре так переживает, что ты плохо выздоравливаешь?
— Он вам не пожаловался?
— Было на что?
Я кивнул. Проф тяжело вздохнул:
— Вместе вы вчетверо взрывоопаснее. Что вы учинили на этот раз?
— Пусть Алекс рассказывает, я говорить не могу.
— Алекс свято хранит ваши тайны. Только про пленных рассказал.
— Просто не хочет показывать половину работы. Мне это тоже не нравится.
— Ладно, молчи лучше.
В палату вошла Мама Маракана со своим неизменным сканером. Как я ненавижу лечиться! А тут ещё и проф пошел за ней, выяснять, как я себя чувствую. Ужасно. Наверное, я не самый послушный пациент на свете, но четвёртую нотацию я не заслужил!
Когда проф вернулся, он только осуждающе покачал головой. Тоже небось в детстве не выносил длинных воспитательных монологов. Вот и хорошо. Он протянул мне ноутбук:
— На, набери всё, что ты хочешь сказать, а то тебя разорвет.
Я и набрал: все то, что я успел узнать про армейский устав клана Кремона, про расстрелы и терраформирование, про то, что никто не рискует попросить не выдавать его, потому что это отразится на семье пленного. Ну и под конец — ещё одно. Да, я прекрасно осознаю: корпорация меньше всего является благотворительной организацией, тем не менее все самые хитро… э-ээ, умные решения оказываются хорошими с точки зрения самых суровых ревнителей милосердия. Возможно, что при должной подготовке, верно и обратное.
Проф согласился со мной в целом, обещал подумать, что тут можно сделать, заметил, что не бывает суровых ревнителей милосердия, и запретил мне выражаться — даже в виде намеков.
— Я вырвался только на один день, малыш, — сказал проф, — а ты пока нетранспортабелен, так что вечером я уеду, ребят и «Феррари» я с собой заберу; когда ты вернешься, он уже снова будет сверкать. Кстати, отныне здесь будет базироваться эскадрилья «Сеттеров», раз это теперь такой лакомый кусочек.
Я вопросительно поднял брови.
— В архипелаге нашли тетрасиликон. Я кивнул.
Вечером все пришли прощаться: Мама Маракана обещала мне ещё неделю лежания, раз я такой болван.
Перед самым отбоем нас пришёл проведать бодрый и свежий Торре.
— Не знаю, как будет со всеми остальными пленными, — объяснил он лейтенанту, — а вам лучше всего пока остаться здесь, у нас тут тоже терраформирование. Обещаю отменную охоту на горынычей.
— Спасибо, — хрипло проговорил лейтенант и отвернулся.
— Ты можешь не смеяться? — спросил меня майор. — Говорят, тебе нельзя.
Я кивнул. Самураи же могли, значит, и я смогу. Оказывается, мои чересчур серьёзные и честные друзья, узнав, что им придется уехать, явились к Торре за обещанной им экзекуцией и вид имели самый решительный. Их обняли, расцеловали, пригласили приезжать когда угодно и одарили зубами горынычей, чешуйками (по полкило каждая) мараканов и другими портативными сувенирами. Чертов Веррес хохотал так, что мне очень хотелось последовать его примеру.
Моя стойкость в борьбе со смехом была оценена по заслугам, и Торре наконец рассказал, почему Мама Маракана — «Мама Маракана». Два года назад, когда выпускница медицинского института только что приехала на Джильо, ей пришлось лечить пятилетнего мальчика со сломанной ногой. Мальчик был очень обижен на свою злую судьбу, и добрый доктор обещала ему поставить в угол того бяку, который сделал ребенку так больно. А оказалось, что ногу ребенку сломало упавшим папоротником — мимо проходил маракан. Непослушное дитя убежало в джунгли дальше, чем ему разрешалось… А кто может поставить в угол маракана? Только мама маракана.
Следующую неделю я наблюдал за тем, как Веррес заново учится ходить. Издевался он над собой ужасно, наверное, хочет поскорее пойти на охоту: бросить голову горыныча к ногам Мамы Маракана. И напрасно он думает, что я ничего не заметил. М-мм, составить, что ли, ему компанию: Ларисе тоже понравится такой сувенир? В те редкие моменты, когда лейтенант все-таки не мог встать, мы обсуждали нравы, обычаи и законы корпораций Кальтаниссетта и Кремона. На пятый день он впервые назвал Кремону «они» — и даже не заметил.
Героический лейтенант отвлек меня от моих собственных весьма важных дел: университет совсем не то же, что школа, там другая скорость обучения, а учитывая, что я числюсь на двух факультетах… Ещё не хватало вылететь с какого-нибудь из них. Я ведь уже почти две недели не учусь. Лучше заняться делом прямо сейчас, чем вкалывать до треска в костях после возвращения в Палермо: там мне надо будет работать, захочется гулять с Ларисой и друзьями, да и повторения героической эпопеи с аттестатом мне не пережить.