Самвел
Шрифт:
Все были сильно поражены и хранили молчание.
Гнев точно придал силы больному. Новая, неожиданная мука вытеснила невыносимую боль, которую он испытывая от раны, подобно тому, как один яд уничтожает другой. Он приподнялся и сел на постели. Слуга накинул ему на плечи легкий шелковый халат. Затем он обратился к присутствующим со словами:
— Вот видите, уважаемые друзья, только один день я не был в стане, лишь одну ночь разрешил себе поспать, а вы уже не сумели уследить, что делается вокруг стана. Мы осаждены врагами. И среди них мой самый большой враг — моя мать.
Присутствующие от стыда опустили головы, не находя слов для оправдания. Он обратился к слуге и повторил:
— Скажи, чтоб послы вошли.
У входа в шатер появились трое вооруженных с ног до головы почтенных старцев крупного телосложения и с большими бородами. Они низко поклонились, оставаясь стоять у шатра. Меружан узнал всех троих. Это были старые полководцы князей Арцруни.
При мысли о том, что послы матери застали его раненым в постели, гордый и себялюбивый князь чуть не задохнулся от гнева. Но вместе с тем в его огрубевшем, равнодушном сердце вдруг проснулось теплое чувство, когда он увидел знакомые лица, пробудившие в нем давно забытые воспоминания…
— Пожалуйте сюда, — сказал он приветливо, — садитесь.
Они вошли и сели на ковер у ложа больного.
Больной протянул руку к прохладительному напитку, налил его в серебряную чашу, поднес к дрожащим губам и, утолив жажду, обратился к пришедшим:
— Добро пожаловать! Надеюсь, что вы пришли ко мне с добрыми намерениями.
— И с добрыми, и с недобрыми, о храбрый Меружан, — ответил один из послов. — Ты, конечно, знаешь нас. Начиная с твоего детства, мы служили тому славному дому, к которому ты имеешь честь принадлежать. На теле каждого из нас имеются рубцы от сотен ран, полученных нами в многочисленных боях, в которых мы участвовали, чтобы свято хранить честь и славу твоего дома. За последнее время в дела нашей дорогой страны впутался злой дух и все в ней перемешал. Наши поля обагрились кровью, наши города покрылись пеплом. Междоусобная война, внутренняя борьба из общей превратилась в семейную. Сыновья восстают против отцов, отцы убивают своих детей. Мать отказывает сыну в милосердии и любви, а сын ни во что ставит заботы матери. Плач и стон, слезы и стенания стали уделом тех семей, в которых прежде царили любовь и счастье…
Больной снова протянул руку к прохладительному напитку, чтоб утолить жгучую жажду. Старый воин продолжал:
— Такая распря возникла и в мирном доме князей Арцруни, о храбрый Меружан! Ты, конечно, не забыл о том печальном приеме, который оказали тебе твои горожане, когда ты вступил в Хадамакерт и подошел к почтенному порогу дома твоих предков. Твоя мать закрыла перед тобой двери отцовского дома. Твоя жена отвернулась от тебя. Твои дети сказали тебе: «Ты нам не отец!» И ты, понурив голову, пошел обратно от порога этого древнего дома, тером и князем которого ты был. Твоя семья посмотрела тебе вслед и прослезилась… Она посмотрела тебе вслед так, как опечаленные друзья и родичи смотрят на опускаемый в могилу гроб… Сыплется земля, и мрачное: подземелье навеки скрывает усопшего от глаз его семьи… Так и твоя семья признала тебя умершим и погребенным, о храбрый Меружан! Умершим нравственно, умершим душой!.. И это было причиной той печали, которая охватила весь Хадамакерт. Двери были обиты черными полотнищами; на стенах висели черные флаги. Ты был мертв для твоих сограждан, ты отрекся от святой веры, которую почитали твои предки. Ты стал врагом той церкви, в спасительной купели которой был крещен. Ты изменил той родине, за незыблемость которой твои предки проливали кровь. Да! Ты погиб для твоей семьи и твоих горожан. Но тебя скрыли от их глаз не земля и не мрак могилы, а то несмываемое пятно позора, которым ты покрыл себя и светлое имя князей Арцруни…
Он приложил руку к морщинистому лбу, коснулся густых бровей, которые, казалось, скрывали пламя его огненных глаз, и затем продолжал:
— На справедливое возмущение твоей семьи, на правый гнев своих сограждан ты ответил местью, применив ужасные жестокости, о храбрый Меружан! Вместо того, чтобы раскаяться, вместо того, чтобы измениться, вместо того, чтобы добром снова возбудить в них любовь к себе и уважение, ты стал применять насилие. Ты беспощадно сжег город Ван, принадлежавший тебе и твоим предкам. Безжалостной рукой ты увел в плен своих собственных подданных. В чем их вина? В чем грешны твои сограждане? В том, что не подчинились тебе, в том, что не пожелали иметь своим тером и князем предателя?
Он указал рукой на знамя, развевавшееся на возвышенности, и продолжал:
— Смотри, о храбрый Меружан, вот там развевается знамя твоих предков! Около него стоит твоя мать — княгиня всего Васпуракана. Она предлагает тебе свою материнскую любовь или оружие своих верных подданных. Сделай выбор! Во имя христианской веры, во имя родительского милосердия она готова простить тебя, готова забыть все бедствия, которые ты причинил стране, если ты распустишь персидское войско, вернешь пленных армян и миром положишь конец войне. Если ты все сделаешь, она протянет тебе свою материнскую руку для поцелуя, ты снова будешь тером и князем Васпуракана, и твой народ с покорностью подчинится тебе. А если нет, то пусть будет борьба, пусть снова кровь решит, на чьей стороне божья воля.
Все присутствующие скрежетали от злобы зубами и удивлялись терпению Меружана. Хайр Мардпет спросил с явным пренебрежением:
— А много ли войск привела с собой княгиня Васпуракана?
Посол, косо посмотрев на него, ответил:
— Она привела с собой наилучших мужей Васпуракана, о Хайр Мардпет! С ней и быстроногие мокцы, с ней и сасунцы с большими луками, с ней и страшные рштуникцы. С ней почитаемая нами крестная сила.
Хайр Мардпет расхохотался:
— Княгиня Васпуракана собрала вокруг себя весь сброд из горцев.
Меружану было очень неприятно вмешательство Хайр Мардпета и в особенности его пренебрежение по отношению к его матери. Меружан уважал в матери достойного врага, с которым можно было бороться, но которого нельзя было ненавидеть. Кроме того, Меружан при всей своей жестокости умел ценить прекрасное, возвышенное и благородное. Поэтому он мягко сказал:
— Хвалю усердие моей матери, она самоотверженно защищает интересы своей страны. Хвалю и твою смелость, о храбрый Гурген, с какою ты так откровенно передаешь мне слова матери. Надеюсь, что мой ответ ты передашь с такой же точностью. Скажи ей: если она упрямая мать, то я ее упрямый сын. Вскормленный молоком львицы должен хоть в малой мере обладать качествами льва. Пусть она не лишает меня этих родовых качеств. Я не хочу осуждать ее непростительное обращение со мной во время моего вступления в Хадамакерт и не буду оправдывать предпринятые мною шаги. Для таких объяснений время уже прошло. Могу лишь сказать, что у князей Арцруни имеется одно достойное похвалы качество — это их решительность. Пусть она не пытается нарушить мою волю, пусть не старается вызвать во мне колебания. То, что начато мною, я должен закончить. Ничто не может изменить моего намерения. Пусть борьба между нами решит, на чьей стороне божье веление.
— Но ты болен, о храбрый Меружан!
— Зато мои воины вполне здоровы, о храбрый Гурген!
Послы встали, говоря:
— Желаем и тебе полного здоровья.
Они поклонились и вышли из шатра.
Зловещее знамя, которое навело такой ужас на персидский стан, было выставлено на вершине одной из холмистых возвышенностей, у развалин Нахчевана сожженного рукою Меружана. Несчастный город еще дымился в огне и пепле. Знамя развевалось над ним, как весть о скором утешении. Оно господствовало над персидским станом. Страшный же стан занимал все пространство равнины, тянувшейся у подножья холма.
У знамени стояла княгиня Васпуракана и с большим нетерпением ожидала своих послов. Она была в черном одеянии, которое не снимала с того дня, как получила печальное известие об измене Меружана. «Он для меня мертв», — сказала с тяжким вздохом добродетельная княгиня и с той поры поклялась носить черную одежду до того времени, пока не прекратит злодеяния сына.
Ее окружали прибывшие с ней горные старейшины, а также Самвел, Артавазд и старик Арбак. Юный Артавазд беспокойно кидался с места на место и не знал, что делать. Возле нее стояли: с одной стороны Гарегин, князь Рштуникский, а с другой — Ваграм, князь Мокский, и Нерсех, князь Сасуна.