Самвел
Шрифт:
Войска заняли разные позиции. Васпураканцы расположились на холме, где находилась княгиня. Рштуникцы затаились в городских садах, отрезав единственный путь к Еринджаку и к мосту Джуги. Сасунцы закрыли дорогу к Арташату. Мокцы захватили небольшие холмы у берегов Аракса. Таким образом, персидский стан с четырех сторон был окружен врагами.
Вернулись послы и передали княгине ответ ее сына. Точно мрачная туча пронеслась по ее благородному лицу, и ее кроткие глаза заволоклись слезами:
— Я и не ждала иного ответа, — сказала мать скорбным голосом. — Было бы чудом, если бы он поступил иначе. Но ведь он болен… он ранен…
В ее словах звучала острая горечь материнского сердца, скорбная тоска. Она все еще любила сына, по-прежнему жалела его. Она готова была отдать все, чтобы без борьбы и без крови примириться со своей совестью и со своими чувствами. Она была даже готова уступить воле сына, простить ему все заблуждения, если бы его поведение не было причиной гибели тысяч людей. Но Меружан уводил с собой множество пленных, уводил на погибель в глубь Персии. Многие из этих пленных были подданными княгини, они служили ей верой и правдой, и она любила их, как родных детей. Как же можно было их лишиться?
Опечаленная женщина была охвачена этими тяжкими размышлениями, когда князь Гарегин Рштуни обратился к ней со словами:
— Нам ли жалеть его, раз он не пожалел своей родственницы: мою жену он повесил на башне ванской цитадели.
Он напомнил о печальном конце несчастной Амазаспуи.
— Мы не должны жалеть того, — добавил князь Мокский Ваграм, — кто превратил в пепелище наши города, кто разрушил монастыри и церкви, того, кто сослал нашего любимого царя и почитаемую царицу, кто выжег армянскую землю и обагрил ее кровью…
— Кровь надо смыть кровью! — воскликнул князь Сасуна Нерсех.
— А злодеяние — злодеянием, — вмешался юный Артавазд.
Самвел слушал молча.
Рядом с ним стоял старый Арбак, который недовольно заметил:
— Как бы вы ни хотели смыть кровь водой и зло добром, неужели вы думаете, что этим будет уничтожено зло?
— Он еще более укрепится в своей злобе, — заговорил Самвел, — он чудовищный Нерн [59] , объявившийся в нашей мирной стране и принесший с собой голод, резню, заблуждения и разорение. Не осталось такого зла, которого бы он не совершил. Для него не существует ни раскаяния, ни прощения. Он будет без конца продолжать мерзости в нашей стране. Как его пощадить, раз он сам этого не хочет? Ему не может быть пощады!
59
Нерн — антихрист.
— Я и не собираюсь его щадить! — ответила несчастная мать, подымая грустные глаза на раздраженных князей. — Я надеялась, что мой заблудший сын уважит слезы матери и сойдет с дурного пути. Только с этой целью я и отправила к нему послов. Я надеялась, что он хотя бы теперь раскается в своих грехах. Но, как видно, всякие чувства к матери, к своему народу и к своей родине давно уже угасли в его сердце. Поэтому он мертв и для меня. Я буду страдать за него, но не буду его щадить. Отныне он мне не сын. Отныне мои сыновья и мои дорогие дети — это многочисленные пленники, которые в оковах томятся в персидском стане. И, подобно тому, как некогда несчастная Рахиль, потеряв своих детей, не находила себе утешения, я тоже, как мать, потерявшая детей, не буду иметь покоя, пока не увижу своих детей освобожденными. Эти пленники — мои дети, ваши дети, дети нашей родины. Мы должны их спасти. Мы освободим их не только телом, но и душой. Если их уведут в Персию, то там для этих несчастных уготованы палачи царя Шапуха, которые либо заставят их поклоняться солнцу, либо мученически умереть. В тот день, как мы выступили в этот поход, мы поклялись освободить пленников. Мы поклялись также наказать врага у границ нашей страны. Всевышний помог нам, и мы благополучно прошли через все испытания, пока добрались сюда. Вот наш враг, он стоит там, внизу. Теперь от вашей храбрости, князья, зависит исполнение нашей клятвы. Такова воля бога.
— Да будет благословенна воля всевышнего, да прославится имя его! — воскликнули князья.
В то время как здесь все были, охвачены воодушевлением, душа раздора армянской страны, князь Меружан, все еще лежал на своей роскошной шелковой постели в голубом шатре персидского стана. После ухода послов матери он долгое время метался в какой-то лихорадочной тревоге, чего до сих пор с ним, человеком крепкой воли и смелой души, никогда не случалось. Он рисковал сразу проиграть все, потеряв вместе с тем и свое счастье. После блестящих заслуг, после исключительных успехов быть вдруг побежденным, да к тому же еще старухой! Эта мысль ужасала его. Конечно, он никогда не блуждал бы в таких раздумьях, если бы был здоров. Но он был болен и немощен. Необходимость вручить свою судьбу и судьбу войск своим полководцам, которым он не совсем доверял, — вот что его чрезмерно угнетало. Быть может, если бы был жив князь Мамиконян, он был бы избавлен от таких забот. Но он лишился наилучшего друга и храброго соратника, которому только и мог полностью доверять. Что же следовало делать?
Хайр Мардпет, полководец Карен и остальные персидские военачальники все еще сидели у его постели и с нетерпением ожидали приказаний. Он обратился к ним со словами:
— Теперь я понимаю, зачем Самвел под предлогом дружбы приезжал к нам и столь безжалостно поступил на Княжем острове. Он приехал изучить положение нашего стана, взвесить наши силы и, прежде чем начать против нас войну, уничтожить руководителей наших войск, чтобы легче выиграть победу. Я теперь не сомневаюсь, что именно он убил своего отца, а сам в настоящую минуту находится в стане моей матери.
— Ты думаешь, что Самвел по совету твоей матери устроил этот заговор? — спросил Хайр Мардпет.
— Я этого не думаю. Моя мать настолько честная женщина, что никогда бы обманным путем не подослала к нам заговорщика, да и Самвел не взялся бы за столь низкое дело. Но тем не менее я не сомневаюсь, что его приезд к нам состоялся если не по совету моей матери, то, несомненно, не без ее ведома. Самвел приезжал к нам с двумя целями: прежде всего постараться убедить своего отца и меня бросить начатое нами дело и присоединиться к нахарарам, поклявшимся в верности своему царю и старому порядку; а если бы это ему не удалось, то вторая его цель — пустить в дело меч. Так он и поступил. Он приехал к нам как жертва своей цели, и я не могу не позавидовать его энергии и самопожертвованию, свойственным лишь возвышенным душам. Если бы у меня было несколько человек, похожих на него, я был бы очень счастлив.
Он снова погрузился в глубокое раздумье. Но последние слова его обидели Хайр Мардпета. Оскорбились и персидские начальники.
— Лихорадочный жар путает твои мысли, Меружан, — сказал Хайр Мардпет высокомерно. — Ты не взвешиваешь своих слов. Неужели среди нас нет никого, кто бы мог сравниться с этим незрелым, мечтательным молодым человеком? Будь покоен, лежи себе в мягкой шелковой постели, и пусть лекари лечат твои раны. Мы пойдем на врагов твоих, покончим с ними. Неужели храбрые, опытные воины царя царей Персии дрогнут перед небольшой кучкой диких горцев?
— Идите, — раздраженно сказал больной. — Велите бить в барабаны и приготовьте войска к бою! — И, обращаясь к слуге, прибавил: — Оседлать мне коня и приготовить оружие!
Хайр Мардпет, сильно раскаиваясь в том, что своей речью взволновал Меружана, схватил его за руку и стал умолять:
— Пожалей себя, Меружан! Ты ведь болен и совсем слаб. Ты окончательно погубишь себя. Оставайся в своем шатре и хотя бы на сегодня поручи нам начальство над войском. Иначе ты очень обидишь своих военачальников, если лишишь их этого права.