Самые страшные чтения. Третий том
Шрифт:
Она побежала по лестнице. А внизу стояли ее папа и мама: каждый с одной рукой. А вторые у них были в гипсе!
– Где твой палец? – спросила мама девочку ледяным тоном.
– А я говорил не совать его, куда не следует, – сказал папа загробным голосом.
– Пойдем в наш дом. Мы сделаем тебе перевязку, как у нас, – сказали оба.
И потащили девочку в лифт.
Только мертвых зомби в квартире не было. А были только две черные шкурки от бананов. И девочка поняла, что те мертвые зомби – это ЭТИ.
– Это конец, – сказала мама, глядя в желтый пакет в холодильнике.
– Откуда мне знать, что бананы
– Они черне-е-еют, – проскрипела мама.
Вдруг холодильник запищал. И мама с папой убежали на улицу. Через балкон, потому что они тоже были зомби и какая им разница? Зомби никогда не умирают, потому что второй раз еще никто не умирал.
А девочка открыла холодильник и заглянула в желтый пакет. Там лежал последний черный банан.
«Отдам Кате со второй парты, – решила девочка. – Она украла у меня роль Мальвины на утреннике и одноклассника Упырева. Скажу, что это от мороза».
А потом залезла на стул искать бинт и упала на ножик для пиццы. И умерла.
От зависти.
И хорошо.
Ирина Невская
Близкие люди
Кажется, мы сумели от них оторваться. Сколько их было – четверо? Шестеро? Неважно. Теперь им уже не до нас – из этих катакомб еще поди выберись. Надеюсь, не выберутся. Надеюсь, останутся тут навсегда, пополнят армию больничных теней, они, не давшие нам ни капельки света. Мерзкие твари, вечно глядевшие через нас, будто не замечая, пусть сами теперь станут призраками. Нас они уже не догонят.
Мы с братом сидим прислонившись к сырой стене, комья штукатурки валяются на полу. Здание такое старое, что никто не помнит его настоящих размеров. Узкие коридоры петляют, путаются, уходят глубоко вниз.
Сейчас, когда преследователи остались далеко позади, вокруг стало так тихо. Ржавый свет стекает из-под самого потолка, крысы скребутся в завалах разломанной мебели. Крысы – наши друзья. Помню, в детстве, когда лысый Генчик надо мной издевался, брат подложил ему в портфель крысу, и та цапнула лысого за руку. Ну и смеялись же мы! Особенно после того, как в лечебнике ему впаяли сорок уколов в живот. Это был один из лучших дней в моей жизни! Да, брат всегда знал, как обо мне позаботиться. Теперь мой черед его защищать.
Надо бы идти дальше, но брат очень устал, этот марафон совсем измотал его. Терпи, братишка, терпи! Скоро мы выберемся отсюда.
Шлеп-шлеп. Это с потолка капает или кто-то крадется по коридору? Вот еще раз…
Шлеп-шлеп.
Неужто все-таки выследили?
Эти гады хитрющие, словно демоны. Сахарные улыбочки, нежные пальцы, слова, липкие будто патока… А глаза пустые-пустые. В таких глазах правды нет, не зря я сразу им не поверил. С самого первого дня, когда только мать привезла нас сюда, я ждал от них какой-то беды. Ждал-ждал и дождался… Демоны поймали брата в сеть своих проводов, высосали гибкими шлангами его последние силы.
Не жаль их ни капельки. Ни белобрысого с ножницами в глазницах. Ни его щербатого помощника со скальпелем в горле. Жалко только девчонку рыжую, зря она на шум прибежала. Единственная, в чьих глазах еще оставалось тепло. Конечно, ее улыбки тоже были фальшивыми – таким, как она, уголки губ еще при входе приклеивают. Сдерни невидимый пластырь – и улыбка сползет, скукожится в нормальное человеческое лицо. Но я пластыря на ней не нашел, так что, даже умирая, она, бедняжка, лыбиться не переставала. Хваталась руками за провод, сучила ногами, а улыбка эта жуткая становилась только шире и шире…
Брат, наивная душа, правда, верил, что она это искренне. Хорошо все-таки, что я у него есть. Я-то знаю, что людям верить нельзя, а тем, кто сладко поет, так тем более. Да вообще никому нельзя верить. Одни мы с братом на свете.
Я знал это каждый день из тех, что мы жили в том стерильном питомнике. И когда вечером они засуетились, забегали, я сразу заподозрил неладное. Подсмотрел в карту, которую белобрысый так опрометчиво у нашей кровати оставил. И сразу все стало четко, будто пелена с глаз упала, каждого рассмотрел. Мать, лицемерку проклятую, которая брата на убой притащила. Белобрысого в белом халате, вечно жизнерадостного и бодрого. Даже рыжую сестричку с поста – всех, всех разглядел! И стало ясно, что выбираться пора.
Через турникеты наружу было нельзя – там бы нас сразу поймали. Оставался один путь – через подвал и в коллекторы. Вышло все еще лучше – подземные лабиринты спрятали нас от противников.
Но отсюда-то мы выход найдем, а оттуда – из светлой палаты – выхода для нас двоих не было. И когда я вытащил ножницы из-под подушки, я думал: только не дрогни рука! У брата не дрогнула бы… Но его, прежде такие сильные, руки плетьми лежали поверх простыни, и пришлось все делать самому. К счастью, ноги всегда были только мои, оставалось лишь прорваться через эту паучью сеть, а убегать и прятаться я с самого детства умел. Они не разделят нас, если не смогут найти. Пусть поберегут свои пилы для кого-то другого, а мы с братом навсегда останемся одним целым. Теперь, когда я вытащил его из проводов, что высасывали его силы, он опять начнет дышать сам. А пока я буду дышать за двоих.
Но в одном я точно уверен – мы ни за что не вернемся обрат…
Татьяна Верман
Берегите себя
– Что же вы, ироды, делаете! – всхлипнула Валентина Семеновна.
Мужчины больше не пытались сойти за сотрудников социальной службы. Здоровенный бритоголовый детина выворачивал ящики комода: на пол летело исподнее, носочки, ворох застиранных полотенец. Его спутник – лохматый паренек с бегающими глазками – перетряхивал шкаф. Разбойники вскипали злобой: если не считать пары золотых сережек и вытянутого из сумки кошелька, пока они не нашли ничего ценного.
– Старая шкура, – прорычал здоровяк. Он сшиб с комода фотографию Валентины Семеновны и ее почившего мужа и ударом тяжелого ботинка размозжил стекло в мелкую крошку. – Совсем, что ли, ни хрена не накопила?!
«Зашибут, – вдруг отчетливо поняла пенсионерка. Она едва могла дышать, в ушах шумело, мысли путались. – Как куренка придушат».
– На кухне, в шкафчике у самого входа, – прошептала она. – В жестяной банке в цветочек лежат мои похоронные.
Кивком головы здоровяк отправил лохматого на кухню, а сам повалил стоящую в углу комнаты елку и принялся безжалостно топтать стеклянные игрушки. Матрешки, кукурузные початки, разноцветные шишки и льдинки – с любовью собранные украшения под пятой злодея превращались в гору безликих осколков. Валентина Семеновна тоненько закричала, вскинула дрожащие руки…