Самые страшные войска
Шрифт:
А у вас никогда не было сотрясения мозгов? И вы не представляете себе, что чувствует при этом пострадавший (или потрясенный — как правильнее?). Я попробую описать эти ощущения.
Представьте себе, что накануне вы очень-очень сильно напились: вдрызг, вдрабадан, до чертиков, до положения риз, в дупель, в дымину, в дугу… О великий и могучий русский язык! Какое разнообразие, какое множество
Вы представили себе эту картину? Вам это навеяло какие-то воспоминания? А теперь усильте эти ощущения в несколько раз — это и будет не очень тяжелое сотрясение мозга. Если не представили, то либо у вас не было сотрясения, либо вы непьющий, либо у вас не развито воображение. «Скорблю о вас, как мало вы успели».
Наутро после драки меня повезли в госпиталь в Кандалакшу. Вместе со мной ехали несколько солдат, пострадавших в аварии. За день до этого их везли на работу в кузове ЗИЛ-130. В кабине сидели трое пьяных: водитель Яценко (получил за эту аварию два года дисбата) — ба! знакомые все лица, — Лукашев (получит четыре года колонии, но в другой раз, попозже) и старшина Твердохлеб (этому объявили выговор). На крутом склоне водитель разогнал ЗИЛ, а в конце склона, увидев выбоину, резко затормозил. Остолоп, а не водитель! Уж лучше бы совсем не тормозил. А еще лучше и не разгонялся б на крутом склоне. В общем, ЗИЛ перевернулся, почти все получили ушибы, легкие повреждения, а восемь человек попали в госпиталь с серьезными травмами. Поскольку я попал в госпиталь вместе с ними, то и говорил в дальнейшем, что получил сотрясение в аварии. Мне тогда было стыдно признаваться, что меня избили. А теперь — чего уж там, дело прошлое.
Сопровождающим с нами ехал санинструктор, пожалевший, что у меня недостаточно тяжелое сотрясение. В приемном покое госпиталя был перерыв, надо было час подождать. И чтобы не терять время даром, мы решили сообразить на бутылку, благо при отправке в госпиталь всем выдали суточные. Все пострадавшие в аварии были плохи, некоторые, с переломами, даже не вставали с носилок. Но выпить тем не менее им хотелось. Я же на их фоне выглядел почти здоровяком, мог даже ходить самостоятельно, если не очень быстро и резко головой не крутить. Поэтому здраво рассудили, что за водкой идти мне, скинулись на пару бутылок за 4 рубля 12 копеек (кто-нибудь помнит ТЕ цены?). Проявив знаменитую солдатскую смекалку, я узнал, где находится магазин, и направился туда. Вообще-то пить при сотрясении мозга нельзя категорически — может случиться кровоизлияние в мозг, а затем летальный исход. Но тогда я об этом не знал, а если б мне рассказали — не поверил бы.
Кандалакша — город военный, воинские части здесь на каждом шагу, улицы заполнены людьми в военной форме. На мне был китель санинструктора с погонами младшего сержанта (сам я был рядовым), который он мне одолжил. И я не очень ловко себя чувствовал, когда идущие навстречу рядовые и ефрейторы отдавали мне честь.
Сам я не козырял никому. За два года службы я «прикладывал руку к головному убору» только новобранцем в карантине. Нам один раз показали, как это делается, потом мы все повторили. И больше не делали этого никогда. В нашей стройбатовской части честь не отдавали никому и никогда, даже полковнику — командиру отряда. И сам он страшно удивился, когда ему однажды козырнул только что прибывший к нам из «учебки» дневальный.
— Это что еще за чучело? — поморщившись, спросил комбат ротного.
— Новенький, из другой части, — разъяснил ситуацию старлей.
— А-а, понятно. Службы еще не знает. У нас производственный план — закон! — сказал он солдату. — А все уставные штучки-дрючки тут до лампочки.
В стройбате тоже есть свои традиции и неписаные законы.
Так вот, иду я, значит, в магазин, поглядываю, нет ли патруля поблизости, как вдруг… Прямо навстречу идет какой-то полковник с красными погонами и общевойсковыми эмблемами. Такие опознавательные знаки имеют мотострелки и еще комендатура — самый страшный враг праздношатающихся солдат. Хорошо бы мне заранее перейти на другую сторону улицы, там можно было сделать вид, что не заметил полковника, а он сам, возможно, и связываться не захочет. Но поздно уже, полковник смотрит мне прямо в глаза, как удав на кролика, и переход на другую сторону улицы теперь уже будет явным бегством, а это еще хуже. Мать честная! Сейчас остановит, спросит документы, узнает, что я должен быть в госпитале, а не болтаться по улицам, — и пошло-поехало! Губа обеспечена, остались одни формальности. А самое главное — ему же честь надо отдать, это тебе не в стройбате, это армия! Ой, братцы, пропадаю, горит военный строитель синим пламенем! Ну не могу я этого сделать, рука не поднимается. Даже зная, что мне это грозит тяжелыми последствиями, я не поднял бы руку. Ну не принято это у нас было ни у солдат, ни у командиров. Западло, не по понятиям. Проклинаю себя на чем свет стоит, но рука, словно онемевшая, прижалась к бедру. А полковник уже грозно насупил брови, остановился в двух шагах от меня, приоткрыл рот…
И тут я его опередил — вдохновение меня озарило.
— Товарищ полковник! — спрашиваю буднично, как ни в чем не бывало, по-свойски, как военный военного. — Скажите, пожалуйста, когда вы проходили мимо магазина, он был еще открыт?
Как же, мимо! Полковник сам из магазина вышел, и портфель его издавал подозрительный хрустальный звон.
— Да, он еще работает.
— А когда он закроется, вы не знаете?
— Через двадцать минут, так что вы еще можете успеть, если поспешите.
— Большое спасибо, — искренне говорю ему.
— Пожалуйста, — доброжелательно ответил он и пошел дальше. А про отдание чести забыл! Вот что значит перехватить инициативу! И даже на ВЫ ко мне, солдату, обратился, что тоже неслыханно. Верно сказал один классик: ничто не дается нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость.
Солдаты развлекаются
Май 1981 года. Военный госпиталь в г. Кандалакша. Отделение нейрохирургии
Первый час ночи, давно был отбой, и свет в палате выключен. А нам-то что! Белая ночь или полярный день, нюансы не различаем. Сидим, играем в подкидного дурака. Компания игроков в нашей палате «нервнобольных» подобралась подходящая.
Я играл в паре с Яшей из такого же военно-строительного отряда, что и у нас, только размещенного в поселке Аллакурти, что на Мурманщине. Против нас играли пехотинец Леша и еще один парень из военизированной пожарной части.
На щелбаны играть надоело, и тогда я предложил такое наказание — проигравшие лезли под койку и должны были громко крикнуть три раза: «Ссыте на меня, я еще живой!»
На дикие вопли прибежала дежурная медсестра с обалдевшим видом. Нашумела на нас и ушла к себе. Через какое-то время мы осторожно высунули носы в коридор. Медсестры на месте не было. Ходили слухи, что у нее роман с дежурным врачом. Я же думаю, что она ходила смотреть телевизор в другом отделении.
Стали играть снова. Теперь проигравшие должны были забраться на тумбочку и маршируя исполнить строевую песню. Мы с Яшей, взгромоздившись на хлипкие больничные тумбочки, вопили «Не плачь, девчонка», а вальяжно развалившиеся на койках Леша с пожарником лениво цедили:
— Выше ногу! Отмашки рук не вижу! Вас что, не учили в стройбате ходить? Так мы научим!
После строевого дуэта стали играть дальше. Теперь проигравший должен был прокрасться к телефону дежурной медсестры и послать матом (по телефону) дежурного по госпиталю.
Выпало Леше. Медсестры на месте по-прежнему не было. На листочке бумаги под стеклом стола были все нужные телефоны. Леша набрал номер дежурного.
— Майор Пупкин слушает.
— Мудак ты, а не майор!
— Кто это говорит?