Самый большой подонок
Шрифт:
– Определитель дурашка? – деловито-дурашливо переспросил я, подражая болтливому волнистому попугайчику.
– Опасный тип! – опередив Вомб, отрывисто прокаркала карга с карандашом. – Теперь я сама убедилась, что Лапец должен конвоировать Лохмача в максимально недёжной ипостаси клубка. – Она повернулась к патронажной сестре: – Ты согласна, Вомб?
Вомб убрала руку с моей головы и, слегка волнуясь, сказала:
– Я-то давно согласна. – Брови Вомб нахмурились. – Да вот Лапец не очень настроен катиться клубком.
– Буду ведь обречён на половое воздержание! – сварливо проквакал карлик. – Так и заболеть недолго!
– Не преувеличивай, – успокоила его многоопытная матушка Вомб, весь облик которой просто кричал о том, что, как говорится, медсестре
– Оплатим вредность, – скупым голосом бросила Хенда и принялась яростно копаться в засаленном гроссбухе, вероятно, сброшюрованном из развёрнутых кульков из-под жаренных на масле-«рыгаловке» пирожков.
Карлик издал тоскливый протяжный звук, который мне никогда не удастся в точности воспроизвести.
– Ещё вопрос, – подвергаясь опасности быть поколоченным, поднял я руку, словно примерный ученик.
– Если последний, то давай, – не отрываясь от бумаг, процедила Хенда, теряя к разговору всякий интерес, какового интереса у неё и было-то шиш да кумыш.
– Спрашивай! – напряжённо сказала Вомб, опасаясь очередной вшивой шуточки и потому придерживая меня за плечо.
– Почему от вас выходят не только мальчиками, но и глубокими стариками? – памятуя о восьмидесятилетнем дёртике, спросил я с замирающим сердцем. – Надо полагать, не только из-за временных аномалий?
– Ух ты какой осведомлённый! – ёрнически прокомментировал Лапец и незаметно от остальных больно саданул меня большим пальцем правой руки под рёбра.
Хенда оторвалась от бумаг и, ухватив карандаш обеими руками, пристально посмотрела на меня.
– А вот почему, – злорадно проговорила она. – Если после назначенной тебе Эстафеты ты снова будешь верещать «По какому праву, по какому праву?!» и добровольно не согласишься начать жизнь с точки своего первого значимого грехопадения, тебя незамедлительно направят на Большой Эллипс. Это вроде Эстафеты, только наоборот. Перемена ролей. В отличие от Эстафеты, на Эллипсе тебя имеют право сразу убить, – она сделала многозначительную паузу и повернула карандаш в горизонтальное положение. – А не убьют – будут мучить и пытать до тех пор, пока ты не состаришься и не умрёшь. – Карандаш в её руках снова встал вертикально. – Но лучше сразу, сам понимаешь… – Хенда криво улыбнулась и заговорила с нарастающим остервенением: – Кроме Эллипса, тебе могут предложить Потенциальную Яму, где ты просуществуешь в абсолютном бездействии и безвременье столько, сколько отмерит тебе судьба. Некоторые утверждают, что Яма будет похлеще Эллипса. Впрочем, увидишь сам. Но во всех случаях, кроме варианта с Эстафетой, ты закончишь свой путь трупом. – Хенда вдруг с треском переломила карандаш. – Повезёт тебе – твои мощи выбросят назад, не повезёт – захоронят здесь. Имей в виду: похороны нынче дороги, а межпространственная переброска стократ дороже… А похороны у нас, я тебе скажу, – начала она после паузы, но внезапно лицо её неузнаваемо исказилось в страшной гримасе. – Что ты так смотришь на меня, пакость паршивая?! – с перекошенным ртом завизжала Хенда громче, чем ревёт тифон океанского лайнера.
Обломки карандаша полетели мне в лицо.
– Вон отсюда! – злобно прошипела Хенда и с треском захлопнула необезжиренный гроссбух.
Глава 14
Мы возвращались в родильную, так сказать, палату в полном молчании. Сконцентрировав остатки психической энергии и варьируя режимы, я пытался снять блокировку, пытался, по образному выражению карлика, «пробить изоляцию» и стать прежним Ольгертом Васильевым. Всё было тщетно. Душа моя, зажатая в невидимом чужом кулаке, казалось, потеряла связь с телом. Я едва не плакал от обиды: мой верный «спиттлер» бездарно ржавел в перевязи, не желая идти мне в руки! Я догадывался, что меня блокирует не только Лапец – здесь чувствовались ещё два-три чьих-то блока. И уж совсем бесспорной выглядела мысль о том, что вонючий карлик не мог единолично принять странное решение не отбирать у меня оружие и не выпотрошить карманы. С другой стороны, чего аборигенам бояться пистолета, если меня спеленали в своеобразную смирительную рубашку? Они сильны, могущественны и уверены в себе. Почему бы не предположить, что меня хотят сделать бессловесной пешкой в какой-то местной потехе с элементами острых ощущений? Да, собственно говоря, им, таким прозорливым, должно быть известно, что и без «спиттлера» я умею творить маленькие чудеса. Неожиданно мне подумалось, что оружие является неким символом, играет не известную, не понятную мне ритуальную роль. Я чувствовал, что эту пришедую из подсознания отвлечённую, малозначающую саму по себе мыслишку следует пристегнуть к другой, и тогда странная ситуация прояснится. Но эту другую мысль я так и не сумел генерировать, что повергало меня в уныние.
Лапец тоже был не в настроении. По словам Вомб и Хенды, ему предстояло катиться каким-то там клубком. Что сие означало, я понятия не имел, но видел, как сильно это удручает карлика. Едва мы оказались в палате Вомб (или, правильнее будет сказать, в моей), Лапец выплеснул все свои сомнения и страхи на меня. Разумеется, я опять не сумел перевести кулачный монолог длиннорукого карлика в активную двухстороннюю беседу и принужден был исполнять роль одетой сборщиком налогов резиновой куклы, которые стоят в салонах психофизической разрядки. Кстати, вход туда далеко не бесплатный, а Лапец сорвал на мне зло, не потратив ни гроша. И всё-таки в карлике было больше злости, чем силы, поэтому он хотя и наставил мне синяков и шишек, но так и не выбил ни одного зуба. На этот раз Вомб и пальцем не пошевелила, чтобы меня защитить, со странным выражением лица наблюдая за избиением, если можно так выразиться, будущего младенца. Истекая вонючим, как секрет скунса, потом и сипло дыша, злобный карлик наконец оставил меня в покое.
Между тем моя патронажная медсестра начала готовить стоявшую вдоль стен диковинную технику к демонстрации новых, надо полагать, не менее фантастических чудес. Пробегавшие по её лицу тени недвусмысленно анонсировали предстоящий фильм ужасов. Свежепобитый, с дрожащими поджилками, я ожидал очередного морального и физического избиения.
Вомб хлопотала вокруг вместительной полусферической чаши, установленной на трубчатой стойке, усеянной торчащими во все стороны штуцерами, фланцами и электрическими (?) разъёмами. Прозрачная чаша была бы копией используемой на соревнованиях штангистов кюветы с магнезией, если бы не гофрированные чёрные шланги с блестящими наконечниками и толстые кабели, подсоединённые к её ножке медсестрой. Свободные концы энергокабелей и шлангов Вомб подключила к ответным частям пристенных аппаратов и, критически всё перепроверив и осмотрев, в течение нескольких минут настраивала лимбы, шкалы и ручки с высунутым от усердия языком.
Я взглянул на Лапца и поразился: в его глазах стояли слёзы! Он, только что поколотивший меня, сейчас меня жалел, будучи осведомлён об уготованных мне матушкой Вомб новых мучительных процедурах! Подобные сантименты были не в стиле карлика и, поразмыслив, я предположил, что его слёзы – это классические крокодиловы или не менее банальные слёзы радости.
Игнорируя нас, Вомб второй раз за последние полтора часа разделась и облачилась в специальную униформу наподобие использующейся хирургами во время операций. Увенчав голову тугой шапочкой и подобрав волосы, она принялась надевать перчатки, многократно сгибая и разгибая кисти рук и тщательно натягивая резину между пальцами. Мне не к месту вспомнился некий мудрец, заметивший как-то, что «дырочки между пальцами» даны человеку для того, чтобы через них хоть что-то иногда проваливалось, то есть для компенсации сильно развитых у людей «хватательно-загребательных» рефлексов.
Завершив приготовления, Вомб с полуоткрытым ртом и трепещущими ноздрями от начавшего охватывать её экстаза медленно приблизилась к нам с Лапцом, продолжавшим машинально придерживать меня под руку. Душа моя провалилась в пятки, а сердце ёкнуло: даже больничный запах повергает меня в уныние, а уж вид одетого для проведения операции хирурга…
Двумя пальчиками матушка Вомб ухватила засаленный воротник пёстрого жилета Лапца, стащила с него провонявшую потом и ещё чёрт знает чем тряпку, походя отодрав его липкую ладонь от моей руки, и не глядя отшвырнула разноцветный «плащ Иосифа» в сторону. Пятью секундами позже та же участь постигла и замызганные шорты.