Самый человечный человек. Правда об Иосифе Сталине
Шрифт:
Окончание срока ссылки не означало, что вчерашний ссыльный становился вольным как ветер. Ему было запрещено многое, в том числе проживание в крупных центрах. Но Иосиф никуда и не спешил. Два месяца он просидел в Вологде, считай, по доброй воле – это Коба-то, для которого неделя без работы была вечностью! Почему? Денег не было? Это только частичное объяснение. Скорее, «вологодское сидение» Кобы можно объяснить обстановкой в партии, которую раздирала очередная склока. Иосиф давно уже не был тем романтическим юношей, что снизу вверх смотрел на столпов социал-демократии, теперь он относится к ним трезво и слегка иронично – к их бесконечным политическим спорам и раздорам. «О заграничной «буре в стакане воды», конечно, слышали, – пишет он в письме к товарищу. – Блоки Ленина – Плеханова, с одной стороны, и Троцкого – Мартова – Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: «Пусть, мол, лезут на стенку, сколько их душе угодно, а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работает, остальное приложится». И снова все о том же, все о том же: «По-моему, для нас очередной задачей, не терпящей отлагательства, является организация центральной (русской) группы, объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу на первых порах в главных центрах (Питер, Москва, Урал, Юг). Назовите ее как хотите – «Русской частью Цека» или вспомогательной группой при Цека – это безразлично…» Ему самому тоже надоела роль деятеля местного масштаба, и в редакцию «Рабочей газеты» он пишет: «…не лишне будет, если заранее заявлю, что я хочу работать, но буду работать лишь в Питере или Москве: в других пунктах в данное время моя работа будет – я в этом уверен – слишком малопроизводительна». Да уж, стоило дожидаться легального статуса, чтобы тут же перейти на нелегальное положение!
Так что Коба не просто сидел в Вологде, а ждал погоды, ветра, благоприятного его планам и задумкам. Силу он в себе чувствовал большую, и надо было устроить так, чтобы ЦК предложил ему хорошую работу, сообразно этой силе.
Поскольку в состав Русского Бюро он в связи с арестом уже не вошел, Кобе предложили стать разъездным агентом ЦК. Это была полезная работа, и он, конечно же, не отказывался, но… но так получилось, что на этот раз ему особенно недолго пришлось погулять на воле. Охранка вела ссыльного революционера плотно, а он отправился в Питер и, едва там появился, как был через несколько дней арестован и препровожден обратно в Вологду. Но что удивительно: Иосиф словно бы сам облегчал филерам их работу. При желании он легко отрывался от любого наблюдения, а тут почему-то останавливается в гостинице «Россия», куда время от времени возвращается и откуда его успешно подхватывают филера, если им случится потерять след. И после ареста чудеса: его не отправляют по этапу, а просто выдают проходное свидетельство, чтобы он сам, без конвоя, возвращался обратно в Вологду – и охранка верит, что он, совершивший в своей жизни столько побегов, на этот раз не сбежит. А что самое удивительное – он на самом деле туда возвращается! Право же, создается такое впечатление, что все это небольшие военные хитрости и что Иосиф сам хотел в это время отойти подальше от непосредственной партийной работы. Но ведь Ильичу об этом не заявишь, не так ли? А вот если охранка арестует и вернет в ссылку – тогда совсем другое дело…
Чего же ждал и от чего уходил Иосиф? Арестован он был 9 сентября, вышел на свободу 14 декабря и, пробыв десять дней в Питере, уехал в Вологду. Мог и не ехать, мог отправиться куда угодно, даже за границу. Но предпочел, пробыв в столице столько, сколько хотел и переделав все намеченные дела, вернуться на место ссылки. Теоретически эта задержка могла считаться побегом, но практически никто его не преследовал, ведь он вернулся в Вологду, чего же еще могло хотеть охранное отделение?
Все становится понятным, едва мы сопоставим даты. Обстановка в партии была, как всегда, склочная, и в то время как раз готовилась партийная конференция, которая и прошла в Праге в январе 1912 года. Там было принято решение издавать столь долгожданную общероссийскую газету под названием «Правда», а также избран новый состав ЦК, куда вошли, помимо Ленина, два друга Иосифа: Орджоникидзе и Спандарян. И на первом же заседании в состав ЦК был введен и Коба. Вошел он и в состав Русского Бюро. И все это произошло как бы помимо него, все время подготовки конференции он мирно просидел в Вологде, не мешаясь ни в какую политику (за исключением нескольких встреч, проведенных в Питере в те самые десять дней). И в конференции не участвовал – может, и к лучшему, а то еще неизвестно, к чему бы это привело. О том, что не все так просто было в отношениях между Кобой и ЦК, косвенно говорит письмо Крупской, отправленное Орджоникидзе. «Получила письмо от Ивановича (один из партийных псевдонимов Иосифа. – Е.П. ), развивает свою точку зрения на положение дел… Видно, что страшно оторван от всего, точно с неба свалился. Если бы не это, его письмо могло бы произвести гнетущее впечатление».
Что там такое произошло, что это за «точка зрения» и от чего она «оторвана»? Тут не надо и думать долго. Известно, что Иосиф самым главным считал работу в России, он знал и понимал эту конкретную практическую работу. В политике он тоже понимал, и еще как понимал! – но не абсолютизировал ее, как заграничные цекисты. Это вообще свойство абсолютного большинства политиков, для которых весь мир вертится вокруг их партии, какой бы крошечной она ни была, самые важные дела на свете – те, которые в данный момент в ней творятся, и лишняя запятая в программе может быть значительнее войны в другом полушарии. Сколько Иосиф издевался над скандалом с «отзовистами» и прочими тому подобными партийными бурями, вокруг которых кипели политические страсти в окрестностях Эйфелевой башни и на берегах Швейцарского озера! Цекисты были политики, он – практик. Они могли серьезно относиться к работе партии в Государственной Думе, он – не мог. «Ликвидаторы», «отзовисты»… – какая разница, выйдут большевики из Думы или не выйдут, если их в этой Думе – крохотная фракция. Останутся они – это ни на что не повлияет, выйдут – никто не заметит. Какая польза от всей этой возни тем людям, которые должны были на местах, в Баку и на Выборгской стороне, на Кавказе и на Урале, возрождать из обломков ту партию, на которую он сделал ставку в деле своей жизни – достижении справедливости для максимально большего количества униженных и оскорбленных. Всю жизнь он над всеми политическими разногласиями ставил единство партии (и в конце концов это дорого обошлось стране…).
Кто знает, если бы Иосиф, горячий, темпераментный (в то время он еще не научился во всех случаях жизни сковывать внутренний огонь стальной дисциплиной), раздраженный бесконечными разговорами и проволочками, приехал на конференцию, чем бы все обернулось. А так он благополучно пересидел в ссылке, на конференцию же поехали его друзья, которых было, как минимум, двое – Орджоникидзе и Спандарян, да и Ильич был за него, так что все вышло наилучшим образом. В середине февраля Орджоникидзе приехал в Вологду и рассказал о результатах конференции, а 29 февраля Иосиф испарился из очередного места ссылки так же легко, как и до того. Не вологодским жандармам было удержать конспиратора, учившегося уходить от слежки в Тифлисе 1905 года…
Из Вологды он направился в Москву, оттуда в Петербург, потом на Кавказ и снова в Москву и Питер. В столице ему не повезло. Он жил на квартире депутата Полетаева, которая, как и ее хозяин, имела депутатский иммунитет, так что арестовать его не могли. Но, с другой стороны, квартира депутата-большевика находилась под постоянным наблюдением, и Кобу взяли, едва он вышел за дверь, и отправили в новую ссылку. На сей раз Особое совещание вняло пожеланиям жандармского управления, а может быть, просто дело решалось на другом уровне – ведь теперь Иосиф, как работник общероссийского масштаба, подлежал ведению не местной охранки, а Департамента полиции. Неугомонного революционера выслали на три года в Нарымский край. В этой ссылке он пробыл ровно 38 дней: приехал – уехал. В середине сентября он уже находился в Петербурге.
И снова Иосиф послужил причиной того, что его старый знакомый потерял дар речи. На сей раз это был не Аллилуев, а Кавтарадзе, его товарищ еще с кавказских времен, который в то время учился в Петербургском университете. Он, конечно, привык к неожиданным появлениям Кобы – в прошлый раз тот заявился к нему прямо из вологодской ссылки. Сидит человек у себя в комнате, занимается, вдруг стук в дверь и на пороге – Иосиф, как обычно, веселый и приветливый, как обычно, в демисезонном пальто, которое он носил едва ли не круглый год, – другого-то не было! «Я у тебя некоторое время побуду…»
Но так он еще не появлялся. Представьте себе: идет человек из университета по Невскому проспекту, никого не трогает, и вдруг к нему бросается чуть ли не с объятиями какой-то бродяга – помятая поношенная одежда, стоптанная обувь, заросшая физиономия. Дело, конечно, житейское, мало ли бродяг в Питере, да лицо больно знакомое. Неужели Коба? Почему на улице, почему в таком виде?
Все оказалось просто. Из Нарыма-то он вырвался, в Питер приехал, пошел по известным адресам, а там никого не оказалось – кто арестован, кто сменил квартиру. Так что он не смог ни жилье найти, ни обзавестись более приличной одеждой, ни даже просто привести себя в порядок после трудной дороги, а бежал он на сей раз не в классном вагоне, а на паровозе, куда пристроило его функционировавшее в Нарымском крае бюро содействия побегам. И, если бы не случайная встреча на Невском, кто знает, чем бы все кончилось.
…И снова он мотается по стране. Кавказ, где Камо предпринял попытку нового «экса» – деньги были нужны отчаянно, но «экс» провалился, не повезло… Затем Питер – там была грандиозная политическая стачка, связанная с выборами в Думу, как же в таком деле без него обойдется? А осенью он отправился за границу, в Краков, на совещание рабочих депутатов с Лениным и Зиновьевым, и через месяц еще раз туда же, на партийное совещание, на котором он снова вошел в члены ЦК и в его Русское Бюро. Теперь их было четверо цекистов в России: двое революционеров – он и Андрей Уральский (псевдоним Якова Свердлова) и два депутата: Петровский и Малиновский.
Так Иосиф стал одним из двоих главных людей партии большевиков внутри страны, и ему даже назначили содержание, несмотря на то что с деньгами у партии было совсем плохо. Но ведь у Кобы никогда не было денег, и заработать негде – еще не хватало, чтобы первый человек в России забивал себе голову проблемами, как пообедать. Так что, несмотря на попытку отказаться, ему было установлено «жалованье» в размере 60 рублей в месяц.
Однако сразу его в Россию не отпустили. Ленин попросил Иосифа написать статью по национальному вопросу, поскольку в партии он был по этой теме специалистом номер один. Так что из Кракова он отправился в Вену работать над статьей «Марксизм и национальный вопрос». По этому поводу он выразился в письме Малиновскому кратко и определенно: «Сижу в Вене и пишу всякую ерунду». Неужели увлечение марксизмом начало проходить? Однако не откажешься же от поручения Ленина, вот и пришлось ему вместо конкретной работы торчать за границей и теоретизировать. Там он, кстати, впервые увиделся с Троцким. Как вспоминал впоследствии «демон революции», пришел он в гости к своему приятелю, сыну богатого бакинского купца, депутату Госдумы Скобелеву. Хозяин и гость сидели в гостиной за самоваром и рассуждали о низвержении царизма. Точнее, это Троцкий пишет, что рассуждали, а на самом деле, надо полагать, рассуждал-то Лев Давидович, человек куда как разговорчивый, а Скобелев поддакивал да кивал. Вдруг без стука отворилась дверь, и в комнате показался невысокий смуглый человек, который без единого слова налил себе стакан чаю и столь же безмолвно удалился. Немая сцена. Воспитание-с…