Самый человечный человек. Правда об Иосифе Сталине
Шрифт:
Едва оправившись, Иосиф снова принялся за работу. Вскоре Ильич нашел для него новое дело, которым давно уже следовало заняться, но никто толком не знал, как его поднять. На сей раз надо было привести в порядок партию. В этом был смысл новой должности, которую Ленин изобрел специально «под Сталина», – должности генерального секретаря.
Партия к тому времени контролировала и руководила в стране всем – иначе в той ситуации было просто невозможно. Страна должна быть управляема, и не было в ней иного приводного ремня, кроме партии, остальные механизмы управления еще только предстояло создать. Вопрос был в другом – насколько управляема сама партия. За время революции и Гражданской войны она выросла в несколько раз, причем вступал туда кто попало – от ясноглазых мальчиков, не знавших ничего, кроме слова «Долой!», до откровенных шкурников-карьеристов. Пока шла война, от членов партии требовалось немного – умеешь различать красных и белых, и порядок. Но в условиях мирного строительства этого было уже недостаточно. С окончанием Гражданской войны ожили все старые партийные споры, а любые спорщики прежде всего апеллировали к массам. Что же касается теоретической подкованности и политической грамотности, то в лучшем случае она ограничивалась набором лозунгов да именами Ленина и Троцкого, а в худшем – лишь осознанием того, что надо «бить буржуев». Эту бесформенную субстанцию надо было как-то просеять, упорядочить и организовать. И вот это-то поручение и взвалили на Сталина.
Работа эта была для него не новой, новым был только объект, и он привычно начал наводить порядок. Для начала наладил связь с организациями на местах, причем довольно любопытным образом. В службе информации государства царил невообразимый хаос, и секретари обкомов и губкомов стали писать в ЦК закрытые доклады, в которых освещали все стороны жизни своего региона, – это придумал Сталин. Кроме того, чтобы перепроверять данные, он создал еще и службу неофициальных информаторов, получая таким образом представление и о положении в стране, и о том, что собой представляют местные партийные власти. Затем наладили проверку исполнения постановлений. Теперь можно было наконец-то вздохнуть и заняться учетом кадров.
А вот учет кадров заставил схватиться за голову. Чтобы хоть как-то контролировать жизнь и работу страны, надо было иметь хотя бы относительно образованные кадры. Образованных людей в партии хватало на ЦК да на губернское начальство. Уже среди уездных секретарей высшее образование имели всего 5%, а среднее – 8%, остальные – некоторое количество классов и коридоров, имелись и вовсе неграмотные. Надо было срочно организовывать партийную учебу. Затеял Сталин и чистку, потому что к правящей партии за годы войны прибилось множество самого разнообразного народа, вплоть до откровенных уголовников.
Впоследствии Ленин, как известно, написал: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть». Непонятно только, чего он ожидал, поставив такого человека на такой пост. Ведь он знал Кобу почти двадцать лет и был в курсе того, что кое-как тот работать не умеет. Его поставили навести в партии порядок – он его навел и естественным образом оказался во главе этой упорядоченной структуры. Если Ленин этого не хотел, надо было поставить на это место Зиновьева или, скажем, Бухарина. Тогда бы «необъятной власти» не было – ну, и порядка не было бы тоже…
Едва-едва он успел провести эту работу, как партию, а следом за ней и страну начало лихорадить на самом высшем уровне – на уровне Политбюро. Точнее, Политбюро лихорадило с самого начала, персональный состав этого органа не давал никакой возможности для нормальной работы. Как, спрашивается, могли ужиться в одном коллективе Ленин, Троцкий, Сталин, Зиновьев и Каменев? Пока Ленин был жив и работал, он своей волей и авторитетом заставлял этот орган пристойно функционировать. Но уже начиная с 1921 года Ленин чувствовал себя плохо, а в мае 1922 года у него случился первый серьезный приступ той болезни, которая вскоре свела его в могилу. Ленин болел до сентября, потом вернулся к работе, но очень ненадолго. 25 ноября 1922 года наступило ухудшение, врачи настаивали на строгом постельном режиме, однако больной все время его нарушал, и поэтому Ленина отправили в Горки. В декабре стало ясно, что это серьезная прогрессирующая болезнь мозга и к работе вождь уже не вернется. И что теперь?
…Давно прошло то время, когда Иосиф боготворил Ильича. Теперь он смотрел на «вождя пролетариата» без розовых очков и прекрасно видел все его недостатки, но осознавал их холодным голосом разума. А в его сердце, в сердце юного социал-демократа Кобы, все было по-прежнему, и он продолжал любить Ленина – таким, какой он есть. Болезнь Ильича, серьезность которой он быстро оценил, глубоко его потрясла. А еще больше потряс его один их разговор в мае 1922 года.
В тот день Ленин послал за Сталиным для важного разговора. Иосиф догадывался, о чем пойдет речь. Несколько раз до того, чувствуя приближение болезни, Ленин просил, в случае если с ним случится паралич, дать ему яду. Иосиф обещал, считая за лучшее не спорить, благо это ни к чему его не обязывало, но теперь пришла пора отвечать за свои слова – Ильич, как он и предчувствовал, напомнил ему обещание. «Теперь момент, о котором я вам говорил, наступил, у меня паралич и мне нужна ваша помощь». Иосиф выкручивался, как мог, уверял, что болезнь не так уж безнадежна, что врачи дают вполне благоприятный прогноз, и сумел убедить больного. А напоследок заверил, что если надежды действительно не будет, то он выполнит свое обещание. Во время этого свидания Ленин сказал ему: «Вы самый жестокий человек в партии, вы можете это сделать».
В этот день Иосиф не желал ни с кем разговаривать. Самый жестокий? Не Троцкий, который расстреливал людей тысячами. Не сам Ильич, отдававший аналогичные приказы и все время упрекавший Сталина в мягкотелости и либерализме. Нет, он сам время от времени говорил о своем «каменном сердце», но он всегда надеялся, что те, кто его знает, в это не верят. Иосиф успокаивал себя, вспоминая, как Ленин сам порой признавался, что плохо понимает людей. Но все равно было обидно, и тем более обидно, что так сказал человек, которого он по-прежнему очень любил.
Он давно уже задумывался о двойной морали своих товарищей по партии. На теоретическом уровне они действительно были за свободу, равенство и братство всех со всеми. Но на бытовом уровне все было совсем иначе: старые эсдеки, «ленинская гвардия», все больше образовывали замкнутое сообщество, внутри которого были приняты совсем другие критерии и другой стиль отношений. Как разгневался Ильич, когда он отказался помочь больному Мартову деньгами из партийной казны. Возможно, он был тогда излишне резок. «Чтобы я стал тратить деньги на врага рабочего класса! Ищите себе для этого другого секретаря». Можно было сказать иначе, но он и сам рассердился. Но Мартов, пусть и враг, для Ильича свой. Троцкий – тоже свой, хоть они и ругаются постоянно. А он, Иосиф? И чем дальше, тем больше ему становилось ясно, что он этим людям чужой и они ему – чужие.
На какое-то время больному стало легче, но потом наступило ухудшение, и он вернулся к мысли о яде – и снова Иосиф Ильича обманул. Ленин так и не простил ему этого обмана. Как-то раз, разговаривая о Сталине, он сказал Крупской: «У него нет элементарной честности, самой простой человеческой честности». Теперь между ними не было и следа былой близости, и все, что делал Иосиф, Ильич воспринимал с раздражением.
В довершение всего именно на Сталина взвалили обязанность следить за личным режимом вождя. Это было непросто – Ленин упорно не желал считаться с запрещением работать. Как только он нарушал этот запрет, ему тут же становилось хуже, но он все равно с упрямством ребенка пренебрегал предписаниями врачей. 16 декабря с ним случился частичный паралич. Тогда пришлось апеллировать к последнему средству – партийной дисциплине. 18 декабря Пленум ЦК принял решение: «На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки». Иосиф предпочел бы, чтобы это поручение дали кому-нибудь другому – но кому? Это была и сама по себе малоприятная обязанность, и, что еще хуже, роль «тюремщика», учитывая ленинское упрямство и раздражительность, неизбежно вела к еще большему ухудшению отношений. Но все вышло еще хуже, чем можно было ожидать…
Сестра Ленина Мария Ильинична, которая все время была при нем, вспоминала: «Врачи настаивали, чтобы В.И. не говорили ничего о делах. Опасаться надо было больше всего того, чтобы В.И. не рассказала чего-либо Н.К., которая настолько привыкла делиться всем с ним, что иногда совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться… И вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н.К. с В.И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, очевидно, что до В.И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В.И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет. Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.».