Самый лучший демон. Трилогия
Шрифт:
– Понятно, она же их и породила, – вставила Арха.
И всё-таки поперхнулась. Потому что руки Дана сжались в кулаки. Видимо, осведомлённость некоторых ведуний ему не нравилась.
– Именно, – глухо ответил хаш-эд. – Она не третья сторона, а изначалье. То, с чего всё началось. И изменить это гораздо сложнее, чем просто отрицать её существование. Поэтому никакой Жизни нет, не было и не будет. В начале была только Тьма. Или Свет.
– Но даже дети же знают, что есть существа Жизни и… – робко пискнула Арха.
– Даже дети знают, что императрица Хашрана – шлюха. Но никто об этом вслух не говорит! – рявкнул
С этим утверждением лекарка могла бы поспорить. Личную жизнь и моральный облик матушки хаш-эда народ обсуждал довольно оживлённо. Но в данном случае разумнее было промолчать.
Дан раздражённо провёл языком по зубам, дыша глубоко и размеренно.
– Котёнок, я тебя очень прошу, пойми, пожалуйста. Такое положение вещей рано или поздно изменится, - заговорил он уже спокойнее. – Жизнь – забудут, её детей – истребят. Или они перестанут считаться порождениями твоей Матери. Но пока это не произошло, ересь будут выжигать калёным железом. И к тебе это железо очень близко. Один раз едва не прижгло. Поэтому, пожалуйста, не затрагивай данную тему никогда, нигде и ни с кем. Хорошо?
Ведунья усиленно – аж в шее что-то хрустнуло – закивала. В этот момент Арха могла пообещать всё что угодно. Так допекать демона ей удавалось нечасто.
Но, собственно, во многом она с Даном была согласна. Повторения опыта с обвинениями в ереси девушке хотелось меньше всего. Ради такого и помолчать можно.
***
Больше всего в войне Ирраша раздражало отсутствие дорог. Со всем можно смириться: с вечным холодом и не менее вечной сыростью, какое бы время года ни стояло на дворе. С дрянной едой и неизменной дизентерией. С грязью, невозможностью даже умыться. С необходимость спать в одежде и сапогах. Это тогда, когда поспать всё же удаётся. С недостатком сна тоже можно смириться. А уж такие мелочи, как ранения и Тьма, чей провал - вот тут, слева, только руку протяни, шавера вообще беспокоить не должны. Они и не беспокоили.
А вот дороги, которые вроде бы есть и одновременно их как бы нет, бесили всерьёз. В ярость приводили высохшие до твёрдости камня колдобины. Или, наоборот, моря жидкой грязи, под которыми скрывались всё те же колдобины. Злили подковы, потерянные Мраком не меньше чем в двух днях пути от ближайшей кузницы. Черепашья скорость заставляла нервничать. Какая это во Тьму разведка, когда кучка мужиков тащатся с проворством подыхающих мулов посередине дороги? Уж лучше перекинуться – и чёрной тенью в кусты, никем не виденный, не услышанный, и незамеченный.
Злила, конечно, и общая мировая несправедливость. Остальные-то сейчас в тепле и уюте, архиными харчами отъедались. А шавера, не успел вернуться, опять послали: «Давай, Ир, проверь!..». А что ему? Проверит. Иррашу не отсыпаться, ни отдыхать не надо. Он же от рождения «боевой кот хаш-эдов»…
Но по-настоящему заставляли нервничать демона придорожные трактиры. И объехать их невозможно. Каждая корчма – это шанс переночевать если не в постели, так хоть на сеновале. Умыться тёплой водой, а не в ручье, почистить лошадей. Поужинать горячим. Ну и выпить, конечно.
Но и заезжать в них не стоит. Вместе с мягкой периной ты обязательно получишь клопов. После умывания непременно захочешь постирать рубашку и подштанники, а до утра они, конечно, не высохнут. И придётся дальше вояжировать с мокрой задницей. И почти со стопроцентной гарантией добрый трактирщик тебя траванёт. Не со зла. Просто традиция такая – подавать гостям самую дерьмовую еду, сварганенную исключительно из тухлятины.
Поэтому когда узкая колея, смахивающая гладкостью на морские волны в шторм, начала расширяться, а Шхар, бегущий впереди, на мгновение застыл, втягивая влажным носом воздух, и сиганул в кусты, Ирраш выругался. Подумал немного, выругался ещё раз и сплюнул.
Он и сам, ничуть не хуже кошака, чуял запах печного дыма. А ближайшие поселения часах в пять пути отсюда – одно впереди, другое за их спинами. Значит, это точно трактир. И дело к вечеру движется. Логичный вывод напрашивается сам собой: корчму объехать не удастся.
– Лейтенант, - опасливо окликнул его Вереск, - может, того, на постой, а? Лошадки притомились.
Шавер мрачно глянул на беса. И ничего приятного для себя в нём не обнаружил. Наверное, Вереск сержантом и родился. Прямо вот так и вылез из мамки: с чёрными, как смоль, усищами, перебитым носом и кабаньими глазками убийцы. Надёжный, как скала. Верный помощник командира. Отец солдатам. Заноза в заднице.
Ирраш раздражённо дёрнул ухом. В похрапывании коней и позвякивание сбруи за его спиной слышалось настороженное ожидание. В трактир хотели все, даже лошади. Точнее, все, кроме командира. Демон выругался ещё раз – финальным аккордом. И кивнул.
Его подозрения оказались полностью обоснованными. Хозяин, не пойми какого происхождения, был любезен до приторности. Комнат нашлось всего две, но одна с кроватью – для лорда лейтенанта, а в остальные проворные слуги мигом натащили тюфяков. Выглянувшая из кухни кухарка сверкнула красной распаренной физиономией и, дружелюбно вильнув толстым задом, заявила, что: «Стряпать для таких мужчин одно удовольствие!». Ну, и чтобы совсем уж добить несчастного шавера, прислуживать им взялась сама дочка трактирщика. Девица молодая, а оттого не успевшая поистаскаться, но разбитная и симпатичная.
Правда, после хорошего куска окорока, большой миски гороховой похлёбки, почти половины каравая хлеба, щедро сдобренного топлёным маслом, и кувшина тёмного хмельного пива лейтенант особого разведывательного подразделения роты Харрата подобрел.
То есть, тяжело навалившись грудью на стол, молча прихлёбывал из глиняной кружки, посматривая по сторонам исподлобья, молчал и непристойности сквозь зубы не цедил. Вечер становился всё теплее и приветливее. Развешанные возле очага грязные солдатские плащи чуть парили, испуская вонь мокрой псины и сизоватый туман. Хозяин, морщась и загораживаясь ладонью от дыма, вертел над огнём целый говяжий бок. Кувшины на столе менялись с такой быстротой, что даже солдатские глотки, страдающие от хронической жажды, не успевали просохнуть.
Ирраш зыркнул на подавальщицу, убирающую со стола объедки. Шнуровка на блузке девицы под изрядно засаленным корсажем распустилась до пределов разумного. И налитые молодой дурью груди едва не вываливались на столешницу. Щёчки обольстительницы раскраснелись от сальных шуточек, отпускаемых солдатами. Хотя, может, она просто запыхалась? В трактире-то действительно было жарковато и душно. А рыжие её кудряшки, вьющиеся мелким бесом, прилипли к покрытым испариной вискам. И заставляли желать странного.