Самый лучший демон. Трилогия
Шрифт:
С самостоятельностью как-то все не слишком гладко выходило.
– Да что ты так переживаешь? – помолчав, попыталась успокоить Арруша. – Это как раз и нормально. Такой норма и должна быть. Просто у нас все честнее, чем у столичных лордов. Не могут самка и самец быть партнёрами. Иначе это уже деловые отношения какие-то, а не любовь. Один всегда слабее. Ты сама хочешь мужиком стать и рядом с собой дамочку держать? Вот и я думаю, что не хочешь. Иначе бы хаш-эда не выбрала. Так расслабься и получай удовольствие! Нам цветочки – им удобрения. В смысле, мы снимаем сливки,
– Просто логика паразита… – пробормотала ведунья.
К счастью, шаверку это замечание не слишком задело.
– Можно и так сказать, конечно. Если смотреть на вещи только с одной стороны. Ты считаешь, что для своего демона мало делаешь? Прости, но никто не будет платить за пустоту. Раз он платит, значит, и получает достаточно. Я в ваши отношения лезть не собираюсь. Но зная Дана… А, поверь, я его знаю прекрасно, хоть и не видела никогда. Мне братик им все уши прожужжал. Так вот, зная твоего хаш-эда, могу сказать: он от тебя берет не только за постельные утехи. При себе он даже самую разумелую любовницу держать не будет. Скорее уж, купит ей миленький домик и станет туда наведываться по надобности.
«Так он и купил!» – фыркнул здравый смысл.
Только вот даже просто умелой Арха себя назвать не могла. Как-то все запутанно выходило.
***
Сон был мерзкий. Реалистичный, а оттого мерзкий вдвойне. Ирааш понимал, что спит, но и проснуться не мог никак. Словно сама Тьма прокручивала перед ним сцену, заставляя досматривать до конца. Хотя никакого конца у неё не было. Да и сюжет подкачал. Ни тебе ужасов, ни рек крови, ни монстров.
… только тянущая боль, которая даже не внутри. Он сидел в боли, как в пузыре, впитывая каждой порой, глазами, ушами, дышал ей. Тошнит от неё. А беспомощность не только добавляет «удовольствия».
Всего-то с лошади свалился, неудачно взял барьер. Зато удачно приземлился. Так, что все переломы, которые ему на память оставил тот сухой ров, решили напомнить о себе: «Ау-у, привет! Мы с тобой!».
Тьма, можно подумать, что он когда-нибудь о них забывал.
И сон тянется, как тянулось время на лазаретской койке в кадетском училище – бесконечно, словно прокисшее, вылежавшееся под солнцем тесто. Погружаешься во мрак, но не до конца. Так, плаваешь где-то на дне пузыря. А потом всплываешь, ощущения становятся чётче, острее. И снова опускаешься.
В конце концов, это надоедает настолько, что легче взять ножечек и самому себе по горлу черкануть. Ну, нет сил терпеть! Но стоит дойти до грани, как то ли благословением, то ли проклятьем из-за тонкой стены боли доносится: «Я здесь, здесь. Терпи, Ир! Это пройдёт. Главное, переждать…».
Он терпит, погружается–всплывает, погружается–всплывает – и терпит. Пока это воняющая собственным бессилием мерзость снова не догрызает до печёнок. Но: «Терпи, это пройдёт».
Нет, все же, то, что он сидит рядом – благословение. Не было бы его, и Ирраш точно все закончил, не выдержал. Понятно, что ни к чему хорошему такие выборы не приводят. Во Тьме легче точно не станет. Да и позор это – уйти, обычной боли не выдержав. Даже не пыток, а банальных переломов. Нет, хорошо, что он здесь. И очень хорошо, что именно он. Почему-то перед ним не стыдно. Знаешь, что поймёт, не осудит, призирать не станет и не отвернётся. Перед ним можно побыть слабым. Хотя свихнуться от боли – слабость?
Ещё какая! Но как же перетерпеть-то, когда сил больше нет?
– Терпи, Ир. Лекарь сказал – до утра.
Дожить бы до этого утра.
– Сколь…
Даже «сколько» выговорить не получается. Для этого надо зубы разжать, а страшно. Кажется, что внутренности немедленно вывернутся наружу.
– Два часа ночи. Я с тобой буду, не волнуйся.
Хочется сказать, что он и не волнуется. Что сам справится. Что сочувствие ему нужно, как пятая лапа. Только вот скажешь такое – уйдёт. А остаться в этом пузыре одному страшно. Страх сильнее гордости. Потому и молчит.
– Я здесь, не уйду, – как будто мысли подслушивает, душевед, Тьмой отодранный! – Терпи, я рядом. Я всегда рядом…
Адину он даже пошлого «спасибо» ни разу так и не сказал. Боялся, что после этого самого «спасибо» придётся ещё много говорить. А это многое разрушит. Легче сделать вид, что благодарить не за что.
– Вы проснулись?
Проклятый голосок выдрал в реальность. В которой боль была и вполовину не так мучительна, как во сне. А вот мрак кругом никуда не делся. Сплошная тьма без единого лучика света.
– Давайте, я вам помогу...
Что-то негромко брякнуло с жестяным звуков, словно деревяшку металлом задели. Вот что это может быть? Может, девчонка мечом размахивает?
Ирраш сжал кулаки так, что кончики отросших когтей впились в мякоть ладони, прорезали мозоли. Чернота перед глазами никуда не делась. Беспомощность тоже.
– С чем ты мне помогать собралась?
– Справить естественные надобности, – невозмутимо ответила девчонка.
– Да пошла ты… – от изумления вместо рыка вышло нечто удивлённое.
– Как скажете. Если мокрые простыни вас смущают меньше, чем моя помощь, то настаивать я не буду.
Кажется, Ирраш впервые в полной мере осознал значение фразы: «Нечего ответить». В смысле, сказать-то ему захотелось многое. Но, во-первых, в этом «многом» ценной информации не набралось и на медную монету. А, во-вторых, материться при этой блаженной сикилявке казалось как-то… Не стоит, в общем, этого делать.
Кстати, о них. О сикилявках, в смысле.
– Я сам, – рявкнул Ирраш, откидывая покрывало.