Самый лучший комсомолец. Том 1
Шрифт:
– О, уверяю тебя, у Брониславы Вацлавны просто идеальные для ее возраста зубы! – поежилась она.
– Имела честь быть знакомой? – захотел я подробностей о «художественном руководителе» нашего ансамбля.
– Зубы хорошо помню, – ощерилась Вилка. – Знаешь какое у нее любимое и единственное наказание? Ты только не пугайся, хорошо?
– Хорошо, – на всякий случай поежился я и сжал зубы.
Виталина наклонилась ко мне и на максимальной громкости очень музыкально пропела мне в лицо, широко открыв рот:
– До-ре-ми-фа…
– Помнишь я обещал
– Однажды полтора часа подряд на меня так орала, – поежилась Вилка. – «Слух исправляла».
– На Шаляпина поди в тиятры ходила, – заметил я.
– Ой, бл*дь, – впервые на моей памяти выматерилась Виталина, закатив глаза. – Куда и с кем она только не ходила! «Да я с самой Надеждой Константиновной морковный чай пила в семнадцатом!» – передразнила она.
– Уволить можно? Она мне из ребят весь рок выбьет, – спросил я и на всякий случай уточнил. – Точно не из-за тебя – че она вообще в современной музыке понимает? Как только примочки готовы будут, вообще инфаркт отхватит от звуков будущего.
– А давай подождем? – с доброй улыбкой попросила Вилка.
– Не, призрак Надежды Константиновны мне любимую подругу не простит, – хохотнул я. – Но я понял – можно.
– Это – твой проект, Сережа, – улыбнулась Виталина. – Можешь увольнять и набирать кого хочешь.
– Больше некого, – пожал я плечами и оживился. – Слушай, а существует еврей, который с позиции художественного руководителя ВИА сбежит в Израиль с пользой для дела?
– В этом направлении с агентурой все хорошо, – покачала она головой.
– Тогда найди, пожалуйста, обычного толкового мужика не старше тридцати, – попросил я.
– Хорошо, – покладисто кивнула Вилка.
Прибыли на место, припарковались и прошли в крашенные темно-красной краской металлические ворота мимо «УАЗика»-«таблетки», который централизованно привозит и увозит ребят на «репточку».
Поднялись по состоящему из трех облупленных ступеней крыльцу, Вилка открыла передо мной деревянную дверь – немножко глумится над «больничным» этикетом – и по скрипучим, давно не крашеным доскам мы дошли до сидящего за столом седого тщедушного дедушки под плакатом о правильном надевании противогаза.
Подслеповато поправив очки, он прищурился на нас. Поздоровались-представились, и были допущены в левый от дедушки коридор. Миновав двери с табличками от 1 до 14, зашли в пятнадцатый, откуда играла музыка.
На сооруженной у правого от нас, завешенного казенной серенькой тюлью окна сцене стояли одетые в костюмы, аккуратно прилизанные школьники, и с грустными мордахами играли . А покруче получается – песня молодежи больше подходит.
Напротив, сложив руки за спиной, стояла прямая как палка, высокая – выше Вилки! – худющая Бронислава Вацлавна, которая, неприязненно поджав губы, сквозь толстые стекла очков наблюдала процесс. В принципе все понятно.
Прошли в комнату, оценили наличие плитки с чайником на столе у дальней стены, парочку стандартных фикусов
Остальные участники группы моментально прекратили играть и насупились, уткнув лица в пол и приготовившись огребать.
– Тааак… – прошипела Бронислава Вацлавна.
– Кхм… – привлек я ее внимание.
– А, это ты! – многообещающе протянула пожилая учительница музыки, и, гулко цокая по полу металлическими набойками импортных сапог, пошла на меня. – Скажи, Ткачев, это ведь… – губы неприязненно поджались, она указала дрожащим пальцем на сцену и почти богобоязненно выговорила. – Рок?
Ребята подняли на меня светящиеся надеждой глаза.
– Рок! – жизнерадостно подтвердил я.
– …рок, рок… – добавило драматизма эхо.
Отпрянув, она смерила меня уничтожающим взглядом, поправила очки и припечатала:
– Я так и знала! Я в этой мерзости желания принимать более не имею!
– Очень хорошо, извините, что потратили на нас время в пустую. До свидания, – вежливо ответил я.
– Прощайте! – ответила она, и, высоко подняв голову, покинула кабинет.
– Ей сказали, что у нас тут детский ансамбль с детскими песнями? – уточнил я у Вилки.
– Это и сказали! – хихикнула она.
Очки «доброго хозяина» получены – Контора по-прежнему работает эффективно.
– Давайте знакомиться? – с улыбкой предложил я музыкантам.
В цирк пришлось заходить через служебный вход, а в зал проходить спустя пять минут после начала представления, в темноте. Сидеть – с краю, чтобы уйти первыми – опять же, за пять минут до конца. Здание еще не перестраивали, поэтому сиденья не очень удобные, а еще – характерно попахивает «стариной». Оценить состояние купола не позволяет освещение. Вокруг меня, бабы Тани, Тани маленькой, мамы и бабушки Эммы все время находилось кольцо «своих» – одетые в «гражданку» пожилые мужчины и женщины – охрана и дополнительная «отвлекашка» для Татьяны Филипповны, которая первый за долгие годы «выход в люди» перенесла относительно нормально. Немного дергалась, много вслушивалась в шепотки толпы в минуты затишья – а вдруг где-то здесь венгры? – но прецедент успешно создан, и следующие походы куда угодно будут легче.
Эмма Карловна пообещала мне плотно взять опеку бабы Тани на себя – у нее же тоже муж дома бывает редко и мало, а дети успешно отселились. Скучно товарищу подполковнику. Время от времени «гуляющие» по полнехонькому залу, выхватывая лица зрителей, прожектора за все представление до нашего сектора не добрались ни разу, зато я увидел очень многих – да тут три четверти «телевизорных» чинуш собралось! Это когда показывают ЦК – одна большая серая масса, на которую всем, кроме меня, пофиг – я-то запоминаю. Вот они – сидят, и, кажется, пялятся прямо на нас. Паранойя? Не без этого. Однако в СССР все и все всегда знают, поэтому и пришли партийные деятели – посмотреть на спрятавшуюся в тени жену действующего Генерального. Зрелище-то исчезающе-редкое.