Самый темный вечер в году
Шрифт:
— Видишь ли… иногда ситуация такова… что нет ничего лучше разрушения.
Брайан шагнул к разделявшему их столу.
— Ситуация, говорите. Помогите мне понять, как стала она такой?
Прикрытые веками глаза казались сонными, но мозг определенно лихорадочно работал, просчитывая дальнейший ход событий.
— Не так… все не так, — пробормотал Карл.
— Что именно?
В голосе Карла слышались меланхолические нотки.
— Ты просыпаешься глубокой ночью, в кромешной тьме и тишине, начинаешь думать и чувствуешь, как же все не так, и нет возможности исправить что-то к лучшему. Нет никакой возможности.
Серебристый голосок Терезы становился все громче, и по спине Эми пробежал холодок. В песне девочки она не понимала ни слова, но слова эти передавали острое чувство потери.
Брокман посмотрел на дочь. Глаза заблестели от слез. Жалел то ли девочку, то ли себя, а может, его проняла песня.
Возможно, в голосе девочке было что-то пророческое, возможно, интуиция Эми обострилась от общения с таким количеством собак. Но внезапно она поняла, что ярость Карла не утихла, наоборот, спрятавшись, набирала силу, чтобы выплеснуться наружу.
Она знала, что монтировка без предупреждения взметнется в воздух и ударит жену по голове, раскроит череп, проникнет в мозг, убьет.
И мысль эта со скоростью света передалась Брайану. Он среагировал, когда Эми еще набирала полную грудь воздуха, чтобы озвучить ее. Обегать стол времени не было. Поэтому Брайан прыгнул сначала на стул, потом с него на стол.
Слеза упала на руку, которая держала монтировку. Пальцы сжались на тупом конце.
Глаза Джанет широко раскрылись. Но Карл растоптал ее волю. Она стояла, не шевелясь, не в силах вдохнуть, беззащитная, придавленная отчаянием.
И пока Брайан забирался на стол, Эми вдруг подумала, что монтировка может опуститься не только на Джанет, но и на ребенка, и двинулась к Терезе.
Вскочив на стол, Брайан схватил монтировку, которая поднималась, чтобы обрушиться на Терезу, и прыгнул на Брокмана. Они повалились на пол, усыпанный осколками стекла и керамики, ломтиками лайма, залитый текилой.
Эми услышала, как парадная дверь открылась, и в дальнем конце коридора раздался голос: «Полиция». Они прибыли без сирен.
— Сюда, — позвала она, прижала к себе Терезу, и девочка перешла на шепот, а потом и вовсе замолчала.
Джанет застыла, словно по-прежнему ждала удара, но Брайан уже поднялся, с монтировкой в руке.
Скрипя кожаными ремнями, положив руки на рукоятки пистолетов, которые еще оставались в кобуре, двое полицейских вошли на кухню, крупные, готовые к любым неожиданностям мужчины. Один велел Брайану положить монтировку на стол, что тот и сделал.
Карл Брокман поднялся на ноги. Левая рука кровоточила, порезанная осколком стекла. Если раньше лицо горело от злости, то теперь посерело, а уголки рта опустились от жалости к себе.
— Помоги мне, Джан, — взмолился он, протягивая к ней окровавленную руку. — Что мне теперь делать? Бэби, помоги мне.
Она шагнула к нему, остановилась. Посмотрела на Эми, потом на Терезу.
Девочка больше не пела, заткнув рот большим мальцем, и закрыла глаза. Все это время лицо ее оставалось бесстрастным, словно она и не видела всего этого насилия, на подозревала о том, что удар монтировки может оборвать ее жизнь.
Только одно свидетельствовало о том, что девочка не полностью утратила связь с реальностью: второй рукой она крепко держалась за руку Эми.
— Это мой муж, — Джанет указала на Карла. — Он меня ударил, — она поднесла руку ко рту, опустила. — Мой муж ударил меня.
— Джан, пожалуйста, не делай этого.
— Он ударил моего маленького мальчика. Раскровил ему нос. Нашему Джимми.
Один из копов взял монтировку со стола, бросил в угол, за пределами досягаемости, и велел Карлу сесть на стул.
Теперь пришло время вопросов и неадекватных ответов, что привело к новому кошмару: признанию того, что брачные обеты нарушались, а семейная жизнь рушилась окончательно.
После того, как Эми рассказала свою историю, и копы начали выслушивать остальных, она вывела Терезу из кухни, пошла по коридору в поисках мальчика. Он мог спрятаться где-то в доме, но интуиция потянула ее к распахнутой парадной двери.
На крыльце пахло распускавшимся ночью жасмином, который оплетал декоративные решетки. Раньше она этот аромат не чувствовала.
Ветер стих. Эвкалипты застыли, стояли мрачные, как пришедшие на похороны люди.
За темной патрульной машиной, припаркованной у тротуара, на освещенной луной мостовой, вроде бы играли мальчик и собака.
Эми увидела, что задняя дверца внедорожника открыта. Мальчик, должно быть, выпустил собаку из багажного отделения.
Присмотревшись, Эми поняла, что Джимми не играл с ретривером, а пытался убежать. Собака же его не пускала, блокировала дорогу, пыталась вернуть к дому.
Мальчик упал на мостовую и остался лежать на боку. Подтянул колени к груди, свернулся калачиком.
Собака легла рядом, словно охраняя его.
Эми посадила Терезу на ступеньку крыльца.
— Посиди здесь, маленькая, хорошо? Никуда не уходи.
Девочка не ответила, возможно, не могла ответить.
Сквозь ночь, тихую, как заброшенная церковь, Эми поспешила на улицу.
Никки наблюдала на ней. Под луной золотистая шерсть стала серебряной, и создавалось ощущение, что сияние этой небесной лампы доставалось только собаке, а на все остальное в ночи падал уже отраженный ею свет.
Присев рядом с Джимми, Эми услышала, что мальчик плачет. Положила руку ему на плечо, и он не дернулся от ее прикосновения.
Она и собака смотрели друг на друга поверх горюющего мальчика.