Самый яркий свет
Шрифт:
— Хорошо, — я кивнула, — давайте посетим. Чтобы не откладывать, прямо завтра. Устроит? К полудню буду там.
С Кутасовым мы направились обратно в заводуправление, но прошли через главный цех. И в нем я увидела странную картину: от паровой машины кто-то сделал длинную петлю из труб, уходивших обратно в недра механизма, а на них работники развесили постиранную одежду. Вяжницкий, заметив мою оторопь, проследил за взглядом, кинулся наводить порядок, но был мной остановлен. Попросила его учинить допрос — кто придумал и зачем. И уже через несколько минут перед «хозяйкой» стоял испуганный мужик, готовый принять
— Пара много уходит, — бормотал он. — Я и подумал, что его можно через трубки пустить, обратно он уже частью водой обратно в бак пойдет. А пока вот и просушиться можно. И тепло от труб идет, можно сугреться, когда знобит.
— Степан Иванович, рукодельнику этому пять рублей премии выписать. Инженерам дайте задание посчитать, насколько пар охлаждается при разной длине трубы.
— День щедростей какой-то, — проворчал Вяжницкий.
В конторе весть о размере моей благодарности Кустасову уже каким-то образом разлетелась. Коллеги смотрели на него с завистью, на меня — с надеждой. Вдруг я еще с кем-то из них захочу сделать новый мушкет или саблю с паровым приводом.
Сабля была не нужна, а вот дальше все закрутилось невероятно. Барабанная пистоль, оказавшись в моей руке, словно сдвинула лавину. Свет из меня полился рекой, инженеры враз заткнулись и кинулись к своим столам с чертежами. Я бродила меж ними, понимая без объяснений, что сейчас они творят конструкцию сцепки между вагонами и систему торможения их же. Свое состояние могла бы определить несколькими словами — растянувшаяся во времени благодать. Даже испугалась, что сейчас потеку из лона, но нет, удовольствие было каким-то иным.
Один из работников шепнул другому, что не понимает, как барышня может что-то видеть в не самом светлом помещении, когда ее зрачки размером с игольное ушко. Это, кстати, хороший вопрос, ответа на который не было ни у кого. В момент озарения освещенный и в самом деле перестает воспринимать мир глазами в полном смысле, однако и слепым не становится. Удивительный феномен, объясняющийся еще одним проявлением Света.
До ночи в этот раз не заработались, с заводской рындой наваждение спало — как свечку задули. Но и высушенной я себя не ощущала, инженеры тоже выглядели бодро, делились своими мыслями и рвались назавтра продолжить работу, уверяя, что обойдутся теперь и без моей помощи.
— Надо только суть ухватить, представить, как это будет работать, — объяснил конструктор по имени Потап Межнецев. — Дальше уже проще все. Не знаю, как Вы это делаете, но такая легкость в разуме появляется, что все само в голову приходит.
А я задумалась. Сегодня мы много обсуждали, но опять ко мне пришло то странное состояние, в котором механизм предстал в моем разуме во всей красе. Не в виде чертежа, а в форме идеи, в которой чувствовались все его нужды и чаяния. Пусть звучит это дико, но иного описания мне подобрать не удалось. И вот то, что витало в моих мыслях, как-то передавалось и инженерам, которые схватывали мои невнятные объяснения сразу же.
Кутасов из сохранного шкафа передал мне еще один барабан к пистоли, уже наполненный патронами, еще двадцать таких же россыпью, пообещав, что уже скоро сможет сделать машинку, чтобы снаряжать их без каких-либо усилий. Я напомнила ему про обещание подумать о латунных гильзах.
— Назовем эту
Присутствующие, большинство из которых в силу своего занятия худо-бедно владели немецким, причину такого именования не поняли. Но оружие даже по приблизительным подсчетам получилось дорогим, позволить себе такое смогут только состоятельные люди, среди которых дворян — большинство. Поэтому и слово подобралось французское. Потому что «барабанный пистолет» выговаривать долго и неприятно.
В потайном кармане юбки револьвер поместился без труда. Пусть он был толще, зато значительно короче терцероля. В карете показала обновку Тимофею, так как он должен знать, чем его подопечная вооружена.
— Надо проверить, — сказал он. — Но если работает так, как Вы говорили, то оружие доброе. Постарайтесь пока никому не показывать. Андрюха приметил какую-то хлябь вокруг Вас. И ничего такого, чтобы абие[1] беспокоиться, но нервирует.
И рассказал, что белобрысый охранник видел, как ему казалось, трех человек, попадавшихся в поле его зрения несколько раз. А Петербурге, где проживает почти четыреста тысяч душ, если верить Министерству внутренних дел, на улице встретить можно кого угодно, но если одни и те же хари встречаются регулярно, это неспроста. Сам Тимофей только сегодня стал приглядываться, но пока ничего конкретного утверждать не мог, но и не верить Андрею причин не было. Тот вообще среди товарищей по службе числилтя персоной наблюдательной, за что Макаров его ценит отдельно.
Теперь и я стала настороженно поглядывать в окошко кареты, но никаких знакомых лиц на улице не попадалось. И уже совсем успокоилась, когда при въезде на Петербургский мост со стороны Петропавловской крепости меня выкинуло из реальности.
Мир будто бы исчез, оставив только одну мужскую фигуру. Невзрачный тип смотрел на наш экипаж, и, словно почувствовав мое внимание, отвернулся к Неве.
Степан — один из соглядатаев Спиридонова, что был в Кофейном домике при моем разговоре с Дюпре. На этот раз в черном сюртуке, но в том же недорогом боливаре и при трости.
— Тимка, человек справа. На службе у Николая Порфирьевича, — споро выговорила я.
Тот осторожно посмотрел наружу, приметил нужную персону, но неуверенно сказал:
— Мало ли, что тут делает. Точно он?
— Уверена.
Если это проявление «крючочка», то крайне полезное. В озарение я упала без каких-либо усилий, не пришлось ни сосредотачиваться, ни старательно отрешаться от лишних мыслей.
— Смотрел на карету, потом отвернулся. Словно не хотел привлекать внимание.
— Может быть, может быть… — задумался Тимофей, но знак остановиться не подал.
А потом бахнуло.
Взрыв случился в тот момент, когда экипаж, ведомый Дыней, был на середине моста. Сам полицейский вылетел с козел и плюхнулся в воду, что и спасло ему жизнь. Одну лошадь убило сразу, вторая повалилась на дощатый настил и забилась, молотя ногами и истошно ржа. Карета сначала наклонилась, но все же упала обратно на колеса. Стекла вылетели, по счастью не поранили при этом ни меня, ни Тимофея.
Мост расцепился[2], и теперь его половины начало сносить вниз по течению, каждую прибивая к своему берегу. Отовсюду слышались крики, хотя народу в поздний час оказалось мало.