Самый яркий свет
Шрифт:
— Довел ты тамошний народ до ручки, — сказал Аракчеев Ивану Борисовичу. Тот встрепенулся, безумие из глаз уступило место ярости и ненависти.
— Кто бы говорил, обезьяна в мундире!
Алексей Андреевич спокойным шагом подошел к хозяину квартиры и, залихвацки ухнув, впечатал свой кулак тому в подбородок. Пестель вскрикнул и обмяк в своем кресле, но сознания не потерял.
— Что, на дуэль меня вызовешь за оскорбление? — ухмыльнулся граф. — Только не будет тебе такой милости. Представляете, — повернулся Аракчеев ко мне, — давеча прибыл в Петербург некий мещанин Саламатов из самого Иркутска. Шел жаловаться Государю на злодеяния Трескина
Сумма огромная, ничего не скажешь.
— А почему Вы тут, граф, оказались? Вы же от Пестелей спускались, когда я Вас увидела? И почему не было охраны Вашей у подъезда обычной?
— Здесь был, — не стал скрывать Алексей Андреевич. — Приехал поговорить с этим вот как раз. Очень уж осерчал Павел Петрович на такие дела, а… да сами знаете! Варвара к Ивану хорошо относится… относилась. Я и приехал совет дать, чтобы унял он свою алчность, потому что ничем хорошим не кончится она. Потому и гренадеров в сторонке оставил, чтобы внимания не привлекать. Ванька! А ты, как я понимаю, вместо того, чтобы советом воспользоваться, решил цареубийство исполнить? Да?
Пестель промолчал, сник совсем.
Впрочем, совет Аракчеева, уже понятно, пропал бы втуне, ведь опасность генерал-губернатор своим чутьем казнокрада и тирана почувствовал давно. И в другой ситуации он мог предпринять обычные для таких дел меры: от покаяния до устройства алиби, но на его беду в Петербург вернулся сын Павел, оскверненный какими-то дикими либеральными идеями. Он-то и смутил отца на измену.
— Никогда не слышали про такой «Союз спасения»? — спросил меня граф.
Пришлось признаться, что впервые слышу о таковом, поскольку политикой до недавнего времени не интересовалась совсем, а свои собственные размышления никогда не скрывала, но можно ли их назвать либеральными или реакционными — вот уж не знаю!
Конечно, мне известно, что либеральные идеи в салонах сейчас популярны, меня это коснулось мельком, но, пораженная двуличием лиц, их обсуждающих, я такие разговоры не поддерживала. Странно слышать от господина, приказывающего выпороть конюха за сломавшееся колесо кареты, рассуждения о необходимости свободы и равенства для всех.
— Вроде как обычное сборище демагогов, спорящих о лучшем устройстве государства российского. Сплошная болтовня, хотя порой проскакивали опасные мысли. Император мне запретил их трогать, дескать, молодежь фрондирует — и пусть ее. А вот как все вывернулось.
Наверное, досужими разговорами заседания этого «Союза спасения» и ограничились бы, но здесь очень кстати подвернулись интересы господина Дюпре и его хозяев.
Да, так получилось, что точкой, соединившей устремления разных лиц в заговор, оказалась я.
Пестели хотели сохранить богатство и влияние, поэтому радеющий за всеобщую справедливость Павел и свел устремления своего «общества» с нуждами семьи. Ост-Индская Компания стремилась добраться до моих капиталов и отвратить взгляды Российской Империи от самого яркого алмаза в британской короне — Индии.
А с англичанами некоторое
И если бы картина заговора заключалась только в этом, можно было бы восхищенно присвистнуть по-простецки и начать дознание, но нет, из «пения» Агафона выяснилось существование еще одной злой силы.
Здесь филеру повезло. Расследованием смерти дворянина Пантелеймона Колемина занимался в том числе он, но Спиридонов и предположить не мог, что в преступлении непосредственное участие принимал его помощник. Благодаря своему таланту в одном из питейных заведений Коломны Агафон услышал разговор двух господ, обсуждавших способ, каким можно заполучить некий амулет, торгуемый захудалым дворянином Колеминым.
«Цацку» можно было и купить, но, во-первых, Пантелеймон просил за нее слишком уж дорого, во-вторых, господа желали сохранить инкогнито, не привлекать к себе внимание. Почуявший прибыль Агафон подсел к сим особам и, не чинясь, предложил помощь. Оба новых знакомых оказались освещенными, хотя с первого взгляда в одном из них полицейский почувствовал некоторую неправильность, но никак не мог определить, в чем именно. К неожиданному и непрошенному помощнику злодеи поначалу отнеслись с подозрением, которое быстро развеялось, смытое очевидной алчностью филера. Сговорились они быстро, тогда-то и выяснились страшные подробности.
Если первый из незнакомцев, представившийся Николаем, был вполне себе приличным манихеем с талантом на кинетику, то его приятель, имени своего так ни разу и не назвавший, открылся совсем с неожиданной стороны. Посмеиваясь в усы, он произнес такую хулу на Мани, что естественным желанием Агафона стало позвать городовых и задержать вероотступника. Но близость серебра и, чего уж утаивать, причастия к совершенно невозможному делу, остановила полицейского от этого порыва. Он внимательно выслушал рассказ о том, как праведный манихей открыл для себя Мрак и получил от Него выдающиеся по силу дары — темный огонь и чувство крови. О последнем филер много сказать не смог, так как отступник особо о нем не распространялся, но вот темный огонь…
Агафону показали, что это такое, и он проникся ужасом и восхищением. Багровое пламя источало немыслимый жар, погасить его водой не получилось бы, даже вылей кто всю Неву на маленький костерок. Без ложки дегтя не обошлось, правда, ведь если освещенный пропускает через себя Свет, то сей типус в огонь вкладывал часть своей души, оправдывая это платой Архонту-льву. Но душа — она огромна, хватит ее надолго.
Теперь стало понятно, как злоумышленники вплели в озарение Колемина образ проститутки Лукерьи: ее-то Агафон видел не раз. Мастера с таким талантом нашел тот самый Николай, ему заплатили, объяснив, что хотят сыграть шутку с приятелем, который неожиданно решил жениться, и надо ему устроить прощание с холостяцкой жизнью. И все прошло замечательно, амулет негодяи получили, но вмешался уже не случай, а добротное исполнение своих служебных обязанностей.