Самый жестокий месяц
Шрифт:
– Разве я такое говорила? – Хейзел задумалась, пытаясь вспомнить. – Да, говорила. Пару лет назад Мадлен нашла пузырек эфедры в ванной Софи. Это случилось после смерти одного из спортсменов, когда вся пресса шумела по поводу эфедры. Вероятно, это и натолкнуло Софи на использование диетических таблеток. – Она словно вытаскивала воспоминания со дна моря, тащила их с огромным трудом. – Софи заказала таблетки через какую-то интернет-компанию. Мадлен нашла пузырек и забрала его.
– Как отреагировала Софи?
– Как любая девятнадцатилетняя девчонка. Разозлилась. Заявила,
– Это повлияло на их взаимоотношения? – спросил Гамаш.
– Софи любила Мадлен. Она не могла ее убить, – сказала Хейзел.
У нее остался один аргумент, и она повторяла и повторяла его: ее дочь не убийца.
– Мы пока не будем говорить с Софи, – пообещал Гамаш. Он приподнял голову Хейзел за подбородок и заставил посмотреть на себя. – Вы понимаете?
Хейзел заглянула в его темно-карие глаза и послала ему мысленный сигнал никогда не отводить взгляда. Но он, конечно, отвернулся, и она снова осталась одна.
Они позвонили Кларе, попросили ее забрать Хейзел и побыть с ней денек. Появилась Клара и забрала Хейзел к себе. Дома Клара выслушала ее, потом спросила, не хочет ли Хейзел прилечь. Хейзел никогда не чувствовала себя такой усталой и с благодарностью легла на диване. Клара приподняла ее ноги, принесла одеяло, укутала и наблюдала за ней, пока не удостоверилась, что неожиданно состарившаяся женщина (которая на самом деле была моложе Клары) уснула.
После этого Клара вернулась в свою мастерскую и снова принялась за работу. Теперь она работала еще медленнее, линии стали твердыми и уверенными. На картине стало проступать изображение, но это было нечто большее, чем черты лица, – что-то еще появлялось на полотне.
– У Софи Смит неплохая репутация в Куинсе. Даже среди волонтеров в центре помощи. Она работает на неполную ставку в книжном магазине кампуса и, похоже, является примерной студенткой.
Вернулась из поездки Иветт Николь. Она сидела за столом для совещаний и пила четверной кофе, который сама себе купила.
– Отметки?
– Вполне пристойные. Хотя ничего выдающегося. Я приехала слишком поздно – из администрации уже никого не было, но я поговорила с ее соседками по комнате и сокурсниками, и все сказали, что Софи хорошая студентка.
– Болезни? – спросил Гамаш.
Он приметил, что агент Лемье ведет себя необычно: помалкивает, сидит, сложив руки на груди и крепко, чуть не до боли, сжав кулаки.
– Никаких, – ответила Николь. – Ни простуд, ни синяков, ни хромоты. Ни разу не была ни в медпункте, ни в Кингстонской больнице. Насколько известно ее друзьям, она не пропустила ни дня учебы. За исключением тех дней, что прогуливала.
– Абсолютно здорова, – произнес Гамаш очень тихо.
– Значит, эта Ландерс была права, – сказала Николь. – Софи, приезжая домой, разыгрывала болезни, чтобы отвлечь мать от Мадлен.
– Вы завезли пузырек в лабораторию? – спросил Бовуар.
– Конечно, – сказала Николь.
Она жевала булочку с кремом, словно и не замечая голодных взглядов вокруг.
– Позвони, пожалуйста, и узнай, не готов ли уже результат, – попросил Гамаш Бовуара.
Пока тот звонил, Гамаш раздал поручения на день, потом подошел к доске. Он знал, что все глаза устремлены на него. Он предполагал, что они ждут, не взорвется ли он, не сломается ли. И тогда он сам повернулся к ним. Лакост, Лемье, Николь. Такие молодые. Такие нетерпеливые. Со всеми свойственными людям недостатками и достоинствами. И он улыбнулся.
Лемье улыбнулся в ответ. И Лакост тоже улыбнулась, хотя улыбка получилась грустная. У Николь выражение было такое, словно ей нанесли оскорбление.
Гамаш нашел то, что искал. Человек, проникший в гостиницу и похитивший школьные ежегодники, забрал не все. Самый главный альбом оставался на столе Гамаша. Тот, который Николь нашла в доме Хейзел. Выпускной альбом Мадлен. Гамаш принялся рассматривать его и вскоре перешел ко второй его части, с выпускными фотографиями. Но увидеть он хотел вовсе не Хейзел и даже не Мадлен. Он искал другую девушку. Девушку из группы поддержки.
– Мне сообщили результаты, – сказал Бовуар, садясь на стул за столом для совещаний и швыряя на столешницу блокнот. – Эфедра в пузырьке Софи, вероятно, не та же самая, что убила Мадлен.
Гамаш подался вперед и положил альбом.
– Не та же самая?
– В лаборатории пока нет абсолютной уверенности, они хотят провести полный анализ, но, похоже, у Софи был другой материал в качестве связующего агента – так его назвали в лаборатории. Поскольку эфедра – это род растений, трава, то, прежде чем придать ей форму таблеток, делают экстракт. Разные компании используют разные связующие агенты. Агент в этих таблетках отличается от того, что был обнаружен в организме Мадлен.
У Гамаша загорелись глаза.
– Какой же я был идиот! Они сказали что-нибудь о химических веществах, которыми была убита Мадлен?
Он ждал ответа, затаив дыхание.
– Только то, что эта эфедра старая. Более естественная, но менее стабильная.
– Более естественная. Чего и следовало ожидать.
Он подозвал Лемье, задал ему несколько вопросов, потом снова обратился к Бовуару:
– Поехали со мной.
Когда приехали Бовуар и Гамаш, Одиль Монманьи только-только открывала магазин.
– Приехали еще послушать стихи?
Бовуар не понял, всерьез она спрашивает или нет. Он проигнорировал ее вопрос.
– Вы что-нибудь знаете об эфедре?
– Понятия не имею, что это такое.
– Я спрашивал вас об этом после смерти Мадлен. И вы знаете, что она была убита этим веществом, – сказал он.
– Да, я слышала об этом от вас, но до этого – никогда.
В магазине стоял терпкий запах. Здесь пахло всевозможными чаями и специями. И травами.
Гамаш подошел к лоткам, на которых было написано: «Коготь дьявола», «Джонов корень» «Гинкго билоба». Он вытащил из кармана пластиковый пакетик, но вместо совочка, лежащего у лотков, достал из кармана пинцет и положил в пакетик малую щепоть гинкго билоба. Потом подписал.