Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
— Их расстреляли, я сам видел.
— Расстреляли! Да разве в Неаполе когда-нибудь расстреливали? И все ради того, чтобы бедному человеку не досталось двадцати дукатов! Ох, поверьте, кум, правительство, которое расстреливает, а не вешает, долго не продержится. Видите, как теперь наши лаццарони ловко отделывают ваших патриотов!
— Моих патриотов, кум? Никогда они моими не были. Я даже не знал, что такое «патриот». Спросил у фра Пачифико, а он говорит — это, дескать, все равно что якобинец. Тогда я спрашиваю, что
— Чего вы хотите, папаша Томео? Не могу же я ради них из себя все жилы вытянуть! Пусть подождут. Ведь и мне приходится ждать! Может быть, король вернется — и все изменится, я буду вешать, и может (тут маэстро Донато состроил гримасу, долженствовавшую изобразить улыбку), мне придется повесить даже вашего зятя Микеле.
— Микеле мне, слава Богу, не зять! Он-то хотел стать им, да я отказал.
— Да, отказали, когда он был беден. А с тех пор как разбогател, он и сам о женитьбе и не заикается.
— Верно. Вот бандит! Ну, раз так, в день, когда вы его повесите, я буду держать веревку, а если потребуется, нам помогут три мои сына, от всей души они будут тянуть ее вместе со мной.
В то самое время, когда Бассо Томео столь любезно обещал маэстро Донато помощь свою и своих сыновей, дверь подвала, служившего жилищем палачу, отворилась и перед двумя приятелями явился Беккайо, продолжая трясти окровавленной рукой.
Беккайо был хорошо знаком маэстро Донато, они были соседями. Поэтому тот позвал свою дочь Марину и велел принести еще один стакан.
Девушка, красивая и грациозная, как видение, вошла в комнату. Можно было лишь удивляться, каким образом вырос в этой гнусной клоаке такой прекрасный цветок.
— Благодарю, благодарю, — сказал Беккайо. — Сейчас не время пить, даже за здоровье короля. Сейчас, маэстро Донато, требуется повесить мятежника.
— Повесить мятежника? — откликнулся маэстро Донато. — Это мне подходит.
— Притом настоящего мятежника, маэстро, вы сможете этим похвалиться; если сомневаетесь, справьтесь у Паскуале Де Симоне. Нам с ним когда еще поручили казнить этого молодца, а мы, как дураки, его упустили.
— Вот оно что! — заметил маэстро Донато. — А он тебя не упустил? Надо думать, это он наградил тебя славным сабельным ударом, от которого у тебя шрам на лице?
— И отрубил мне руку, — подхватил Беккайо, показывая искалеченную и окровавленную кисть.
— Ох, сосед! — вскричал маэстро Донато. — Давайте-ка я перевяжу, мы ведь, знаете, отчасти и хирурги.
— Нет, клянусь кровью Христовой! Нет! — отвечал Беккайо. — Когда он будет мертв — пожалуй, но пока он жив, пусть течет моя кровь, пусть течет! Ну, маэстро, пошли, вас ждут.
— Меня ждут? Хорошо сказано. Но кто мне заплатит?
— Я.
— Вы так говорите, потому что он жив, но что вы скажете, когда он будет повешен?
— Моя лавка отсюда в двух шагах; мы там остановимся, и я отсчитаю тебе десять дукатов.
— Гм! — произнес маэстро Донато. — Десять дукатов за законную казнь, а незаконная стоит все двадцать, да и то боюсь, что с моей стороны это будет неосторожно.
— Пойдем, я дам тебе двадцать, да только решайся поскорее, потому что, если ты не хочешь его вешать, я повешу его сам и приберегу свои денежки.
Маэстро Донато подумал, что и в самом деле повесить человека не так уж трудно, раз столько людей сами лезут в петлю, и, боясь упустить заработок, сказал:
— Ладно, не хочу отказывать в услуге соседу.
И он направился к стене, чтобы снять с гвоздя смотанную в кольцо веревку.
— Куда вы, кум? — осведомился Беккайо.
— Вы же видите, хочу захватить свой инструмент.
— Веревку? Мы уже ею запаслись.
— Но ваша специально не подготовлена. Чем веревка больше послужила, тем она лучше скользит, а значит, тем легче клиенту.
— Шутишь ты, что ли? — закричал Беккайо. — Да разве я хочу ему легкой смерти! Новую веревку, черт побери, только новую!
— А ведь правда, — сказал маэстро Донато со зловещей ухмылкой. — Платите-то вы, значит, вам и музыку заказывать. До скорой встречи, папаша Томео!
— До скорой встречи, — отозвался старый рыбак. — И не унывайте, кум! Сдается мне, что кончились ваши неудачи.
А про себя пробормотал:
«Законно, незаконно, какая разница! Те же двадцать дукатов в счет приданого».
Приятели вышли на улицу Вздохов-из-Бездны и двинулись в сторону лавки Беккайо.
Тот направился прямо к прилавку, вытащил из выдвижного ящика двадцать дукатов и протянул их было маэстро Донато, но вдруг передумал:
— Вот десять дукатов, маэстро, остальные после казни.
— Чьей казни? — спросила, выходя из задней комнаты, жена Беккайо.
— Если тебя спросят, скажешь, что ни о какой казни ты и не слышала или что все забыла, — отвечал тот.
Только теперь заметив, в каком состоянии рука мужа, женщина вскрикнула:
— Боже милостивый! Что это с тобой такое?
— Ничего.
— Как так ничего? Трех пальцев не хватает, это, по-твоему, ничего?!
— Ладно, — сказал Беккайо. — Подул бы ветерок, давно бы уже все высохло. Пошли, маэстро.
И он вышел из лавки; палач следовал за ним.
Так они пришли на улицу Лавинайо; Беккайо показывал дорогу и шагал так скоро, что маэстро Донато едва за ним поспевал.
Все оставалось в том же положении, как и до ухода Беккайо. Пленник лежал на столе, ни малейшим движением не отвечая на оскорбления и пинки со стороны лаццарони, и, казалось, пребывал в полной неподвижности.