Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
Кардинал на минуту задумался.
— Вы совершили какой-нибудь великий грех? — спросил он.
— Боюсь, что да! — отвечал монах.
— Вы знаете, — сказал кардинал, — что Церковь облекла меня большими правами.
Монах покачал головой.
— Монсиньор, — молвил он, — я верю, что наказание, наложенное человеком на самого себя, более угодно Богу, нежели покаяние, предписанное другими.
— А каким образом намерены вы совершить это путешествие?
—
— Это будет долгий и утомительный путь!
— У меня достанет сил.
— Это опасный путь!
— Тем лучше! Я не прочь отлупить по дороге кого-нибудь другого, а не беднягу Джакобино.
— Чтобы путешествие ваше не затянулось, вам придется время от времени просить у капитанов кораблей, чтобы вас переправляли по морю.
— Я обращусь к христианам, и когда скажу им, что иду поклониться Господу нашему Иисусу Христу, они мне не откажут.
— Но, может быть, вы все же предпочтете, чтобы я рекомендовал вас капитану какого-нибудь английского корабля, направляющегося в Бейрут или в Сен-Жан-д’Акр?
— Я не хочу ничего принимать от англичан, они еретики! — возразил фра Пачифико с выражением неприкрытой ненависти.
— А больше вам их не в чем упрекнуть? — спросил кардинал, проницательно заглянув монаху в глаза.
— И потом, они повесили моего адмирала! — добавил фра Пачифико, грозя кулаком в сторону британского флота.
— Это и есть тот грех, за который ты пойдешь к Гробу Господню просить им прощения?
— Прощения для себя!.. Не для них.
— Для тебя? — спросил Руффо с изумлением.
— Разве я им не споспешествовал? — возразил монах.
— Каким образом?
— Служа неправому делу.
Кардинал улыбнулся.
— Значит, по твоему суждению, дело короля неправое?
— По моему суждению, не может быть правым дело, которое привело к казни моего адмирала. Сама справедливость, сама верность и честь — вот кем он был.
Лицо кардинала омрачилось, он подавил вздох.
— Недаром, — продолжал монах мрачным голосом, — Небеса сотворили чудо.
— Какое же? — спросил кардинал, которому уже доложили о странном видении, испортившем праздник на борту «Громоносного».
— Тело мученика поднялось со дна морского, где оно пребывало целых тринадцать дней, и явилось, дабы обвинить в смерти своей короля и адмирала Нельсона; и уж, конечно, Господь Бог не допустил бы этого, если бы казнь была справедливой.
Кардинал поник головой.
Помолчав с минуту, он сказал:
— Понимаю. Значит, ты хочешь искупить невольное участие свое в этой казни?
— Именно так, монсиньор, и вот почему я прошу вас указать мне самый прямой путь к Святой земле.
— Самый прямой путь — это взойти на судно в Таранто и сойти в Бейруте. Но раз ты ничего не хочешь принимать от англичан…
— Ничего, монсиньор.
— Тогда вот каков твой маршрут… Хочешь, чтобы я тебе его записал?
— Я не умею читать; но не беспокойтесь, у меня хорошая память.
— Ну что ж. Ты пойдешь отсюда через Авеллино, Беневенто, Манфредонию; в Манфредонии сядешь на судно и доплывешь до Скутари или Дельвины; ты пройдешь через Пиерию и прибудешь в Салоники, в Салониках сядешь на корабль, который доставит тебя в Смирну, или на Кипр, или в Бейрут. Из Бейрута три дня пути до Иерусалима Там ты спустишься к францисканскому монастырю, поклонишься святому Гробу Господню, испросишь прощения своему греху, а заодно и моему прегрешению.
— Неужели ваше преосвященство тоже совершили грех? — спросил фра Пачифико, с удивлением глядя на кардинала.
— Да, великий грех, и Господь, читающий в сердцах людских, может быть, простит мне его, но потомки не простят никогда.
— Что же это за грех?
— Я восстановил на троне, который был низвергнут промыслом Небесным, клятвопреступного, глупого и жестокого короля. Иди, брат, иди! И молись за нас обоих!
Пять минут спустя фра Пачифико верхом на своем осле уже ехал по дороге на Нолу — то был первый этап на пути его в Иерусалим.
CLXXVI
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДЕРЖИТ СВОЕ СЛОВО
Читатель помнит, что в день прибытия короля в бухту Неаполя английское ядро сбило трехцветное знамя, реявшее над замком Сант’Эльмо, и тотчас оно было заменено парламентёрским флагом.
Этот белый флаг вселил в короля столь прочные надежды, что он — как вы, вероятно, еще не забыли — написал в Палермо об ожидаемой на следующий день капитуляции форта.
Король ошибся; впрочем, форт не сдался на следующий день не по вине полковника Межана, надо отдать ему справедливость, а по вине самого короля.
Король так напугался вечером 10 июля при появлении трупа Караччоло, что весь следующий день оставался в постели, дрожа от лихорадки и отказываясь подняться на палубу. Тщетны были все заверения, что в согласии с его королевским дозволением тело уже в десять часов утра было похоронено в церкви Санта Лючия; он только качал головой, словно говоря: «Когда имеешь дело с таким молодцом, ничего нельзя знать наверняка».
За ночь место стоянки корабля переменили и бросили якорь между Кастель делл’Ово и Кастель Нуово.