Сандро из Чегема (Книга 2)
Шрифт:
– Сандро! – крикнул он – Швырнул бы в костерок ему кусочек взрывчалки, тут бы тебе Хрущит и орден выдал!
Все расхохотались, а брат дяди Сандро проснулся и, дико озираясь, икнул.
– Посмертно, – добавил Тенгиз к словам старого Тендела, продолжая работать над своей костью, которая теперь вдруг стала похожа на одну из двух скрещенных костей, стоящих под черепом (барабанные палочки судьбы!) и составляющих вместе с ним известный символ.
– Посмертно, – повторил он уже по-русски и добавил: – Там ребята были будь спок – шевельнуться не успеешь.
– Чего это он сказал? – спросил Тендел, но ему не успели разъяснить, потому что дядя Сандро продолжил его мысль.
– Куда уж взрывалку, – сказал дядя Сандро задумчиво, словно и такая возможность была им изучена, но отброшена ввиду ее невыполнимости, – куда уж взрывалку, кальсоны, и то не дали сунуть под камень..
– Опять за свое, – посмотрела тетя Катя на него с укоризной.
Но дядя Сандро не остановился на своих кальсонах, а продолжал рассказ. По его словам, он сидел напротив вождя и исподтишка наблюдал за ним, стараясь не сверкать в его сторону своими хотя и не такими, как в молодости, но все еще яркими глазами.
Оказывается, он все еще боялся, что Сталин узнает его, хотя со времени той первой встречи прошло больше пятидесяти лет.
По наблюдениям дяди Сандро, внешне Сталин сильно изменился даже по сравнению с тем, каким он был в ночь знаменитого пиршества, не говоря уже о первой встрече. Он весь поседел, а усыхающая рука была заметна даже тогда, когда он его не двигал. Но глаза остались такими же яркими и лучистыми, как тогда, при первой встрече. А когда он встал и пошел доставать лосося, двигался очень легко и быстро.
И все-таки он еще раз вспомнил дядю Сандро, а дядя Сандро еще раз сумел перехитрить вождя! (Говоря об этом, он с непередаваемым удовольствием облизнулся.) По словам дяди Сандро, уже к концу обеда Большеусый что-то почувствовал и стал присматриваться к нему. Дядя Сандро встревожился и старался не поднимать глаз, но и не поднимая глаз, он чувствовал, что Сталин время от времени на него посматривает.
– Где-то я тебя видел, рыбак, – вдруг услышал он его голос.
– Меня? – спросил дядя Сандро и поднял глаза.
– Именно тебя, рыбак, – сказал Большеусый, вглядываясь в него своими лучистыми глазами.
– Я раньше танцевал в хоре Панцулая, – ответил дядя Сандро заранее обдуманной фразой, – и мы перед вами выступали в Гаграх…
– А еще раньше? – спросил Большеусый, не сводя с дяди Сандро своего лучистого взгляда, и вдруг за столом все замерли. Поскребышев, стараясь не шуметь, салфеткой вытер руки и сунул одну из них в карман, готовый по первому же знаку вытащить свой блокнот.
– Раньше могли в кино видеть, товарищ Сталин, – сказал дядя Сандро, прямо глядя ему в глаза.
– В кино? – удивился Сталин.
– Наш ансамбль снимался в кино, – сказал дядя Сандро бодро и снова взглянул в глаза вождя.
– А-а-а, – сказал Сталин, угасая глазами, – а где сейчас Платон Панцулая?
Он мокнул ножку цыпленка в сациви и вяло откусил ее. Откусив, снова поднял глаза на дядю Сандро.
Дядя Сандро не сразу нашелся, что ответить. Он боялся испортить настроение вождю.
– В тридцать седьмом арестовали, – сказал дядя Сандро и развел руками в том смысле, что, мол, не повезло человеку, угодил под обвал. (Сейчас, рассказывая об этом, он именно так пояснил свой жест) Тут Сталин посмотрел на Поскребышева, как будто что-то хотел сказать. Поскребышев проглотил то, что было у него во рту и, снова вытерев руки салфеткой, замер в ожидании. По словам дяди Сандро, он смотрел на Сталина так, как будто хотел сказать:
– Пожалуйста, прикажите, мы его освободим. Во всяком случае, так показалось дяде Сандро. Во всяком случае, дядя Сандро почувствовал волнение и радость при мысли, что Платона Панцулая могут освободить. Он подумал: хорошо бы попросить и за Пату Патарая и за сына Лакобы – Рауфа, четырнадцатилетним мальчиком арестованного в тридцать седьмом году Но потом у него мелькнуло в голове, что все же за сына Лакобы опасно просить, и он честно признался, что мысленно воздержался от этой мысленной просьбы.
Тут дядю Сандро перебили, напоминая о том, что сына Лакобы убили в сорок первом году, когда он написал письмо Берии, чтобы его отправили на фронт, а Берия, удивившись, что он еще жив, приказал его убить.
– Видно, в тридцать седьмом не могли убить как несовершеннолетнего, а потом забыли про него, а он, бедняга, в сорок первом попросился на фронт и тем самым напомнил о себе, – предположил один из гостей дяди Сандро, как мне показалось, вполне разумно. По слухам, письмо, которое Рауфу удалось переправить из тюрьмы, выдержало в себе просьбу отправить его на фронт.
– Бедный мальчик, – вздохнула тетя Катя, – сейчас был бы на свободе.
– А вы знаете, что сказал генеральный прокурор Руденко на процессе Рухадзе? – вдруг вставил молодой завмаг, у которого дядя Сандро пользовался кредитом.
– Ну, что сказал? – спросил у него Тенгиз насмешливо, словно уверенный, что он опять скажет что-нибудь невпопад.
– Руденко сказал, что Сарье, жене Лакобы, нужно памятник поставить, потому что, сколько ее ни пытали, она не предала своего мужа, – сказал он, победно оглядывая присутствовавших.
– Вот и пусть поставят – кто им мешает, – сказал тот, что высказывался насчет Рауфа.
– Бедняга Сарья, – вздохнул дядя Сандро, – я ее в те времена каждый день видел вот так, как я вас сейчас вижу.
– Да ты лучше расскажи, как у вас там с Большеусым закончилось, – напомнил один из гостей, – что все-таки он сказал, когда посмотрел на Поскребышева.
– В том-то и дело, что ничего не сказал, – ответил дядя Сандро, – вернее, сказал, что он опять неправильно сел, ноги вывернул из-под себя..