Сандро из Чегема (Книга 2)
Шрифт:
Но так как число людей, приходивших к Джамхуху, намного превосходило ее потребность в помидорах, Гунда частенько пилила Джамхуха, что он мало времени с ней проводит.
Однажды, когда она его так ругала, пришел человек посоветоваться, как ему быть с пчелиным роем, который вылетел из улья и прицепился к высокой ветке орехового дерева.
Выслушав ходока, Джамхух ему доверительно сказал:
– Женщина хочет, чтобы время любви превосходило пространство жизни. Но ведь это нелепо?
– Нелепей и не придумаешь, – поспешно согласился посетитель и ушел, решив, что Джамхух слегка спятил.
– Где мой рой и где женщина, которая хочет любви? – удивлялся он, разговаривая с односельчанами, и те пожимали плечами, высказывая разные соображения по этому поводу.
Так они жили четыре года и четыре месяца, и тут вдруг случилось необычайное событие. Абхазский царь, приехавший в село Дал на праздник открытия Храма Великому Весовщику Нашей Совести, внезапно скончался в доме своего племянника, где он гостил.
Молодой князь сел на престол. И хотя его звали абхазским именем Кобзач, он, подражая византийским императорам, нарек себя Феодорием Прекрасным.
Года два народ присматривался к нему, называя то старым именем, то новым, а потом прозвал его Тыквоголовым Красавчиком и больше никак его не называл.
В один прекрасный день дюжина придворных людей во главе с визирем приехала к Джамхуху. Кто-то из придворных держал за поводья лошадь с богатым женским седлом. Джамхух сразу все понял, душа у него сжалась от боли, но делать было нечего, гости спешились и вошли в дом.
– Джамхух, – сказал визирь, – наш царь Феодорий Прекрасный давно любит золотоголовую Гунду. Только необходимость блюсти себя для абхазского престола не позволяла ему сразиться с братьями-великанами. Теперь пришел его час. Ты должен отдать царю прекрасную Гунду, иначе царь пойдет войной на Чегем. Неужели ты, вечно призывающий всех к миру, будешь способствовать тому, чтобы лилась абхазская кровь?
– Но ведь царь женат, – изумился Джамхух, – я даже слышал, что у него недавно родился сын?
– Да… – сказал визирь. – У него родился сын, и он наречен Георгием. Но какое это имеет значение? Разве ты не знаешь, что византийские императоры женятся столько раз, сколько хотят? А мы должны учиться у нашего великого соседа Византии, самого культурного государства в мире.
Джамхух задумался. Потом долгим взглядом посмотрел на Гунду. Он понял, что она хочет уйти к царю. Душа у Джамхуха обливалась кровью. Но он был горд, Сын Оленя, и хотел, чтобы Гунда сама предпочла его царю.
– Что ж, берите ее, – сказал Джамхух, – раз она так хочет.
– Но разве я говорила, что хочу покинуть тебя, Джамхух? – воскликнула Гунда и вся разрумянилась.
– Милая Гунда, – сказал Джамхух, – ты забыла, что я Сын Оленя, я знаю язык глаз… Твои медоносные глаза мне все рассказали…
– Ради интересов Чегема, – прошептала Гунда и опустила свою прелестную головку.
– Да, – подтвердил визирь, – интересы народа превыше всего.
– Тебе останется мой портрет, – сказала Гунда, – ты будешь жить с моим портретом.
– Да, – согласился визирь, – портрет можешь оставить. У нас много придворных художников.
– Хорошо, – сказал Джамхух, – я буду жить с твоим портретом.
На прощание Гунда поцеловала Джамхуха, и не было поцелуя горше, потому что Джамхух почувствовал его благодарную нежность.
Гунде подвели чистокровного арабского скакуна, и, когда визирь подставлял ее ноге стремя, он не удержался и кивнул на стремя:
– Чистое золото.
– Сын Оленя, не скучай, – сказала Гунда, удобнее усаживаясь в седло, – почаще смотри на мой портрет.
Придворные вместе с Гундой скрылись на нижнечегемской дороге. Джамхух постоял, постоял посреди двора, а потом вздохнул и зашел в дом.
Чегемцы долго обсуждали это событие, жалея Джамхуха и высказывая разные предположения.
– Вообще, – говорили они, – ввести в дом рыжую – все равно что поджечь его. Уж лучше прямо сунуть горящую головешку под крышу, чем вводить в дом рыжую…
– Надо было повоевать с Тыквоголовым, – говорили другие, – напрасно наш Джамхух ее уступил…
– Как же воевать, – говорили третьи, – если Джамхух сам приторочил корзину с помидорами к ее седлу.
Это было явной выдумкой. Никакой корзины с помидорами Джамхух не приторачивал к седлу Гунды. Он, конечно, тосковал по своей Гунде, но никогда ни один человек не услышал от него ни одной жалобы.
Только однажды, сидя перед очажным огнем в кругу чегемцев, он вдруг подумал вслух:
– Оказывается, пустую душу нельзя ничем заполнить. Пустота духа – это вещество, которое нам неизвестно. И если вещество пустоты заполняет душу, душа заполнена. А заполненное уже ничем нельзя заполнить.
– Не убивайся, Сын Оленя, – сказал старый чегемец, – ты еще совсем молод, у тебя все впереди.
– Маму-олениху жалко, – ответил Джамхух, – она хотела меня догнать и остановить, но, забыв об осторожности, погибла… – Он вспомнил своего приемного отца, старого охотника Беслана, и, вздохнув, добавил: – Когда все, что мы любим, на том свете, время работает на нас: мы приближаемся к любимым.
Больше Джамхух никогда не проговаривался о том, что у него на душе. Время, конечно, великий лекарь, но лечит оно кровопусканием, как тот диоскуриец, которого пригласили к отцу Джамхуха.
Три года Сын Оленя жил с портретом золотоголовой Гунды. Но от портрета даже самой красивой девушки дети, как известно, не рождаются.
В один прекрасный день Джамхух созвал чегемцев, развел костер посреди двора и бросил в огонь портрет прекрасной Гунды.
– Красота лица, – сказал Джамхух, – должна быть равносильна красоте души, иначе красота – ложь и художество – суета.
– Это он так говорит, – высказался наиболее догадливый чегемец, – потому что жениться хочет.
И в самом деле, через полгода Джамхух женился на простой чегемской девушке, и у него со временем родилось трое детей. Сначала у него родилось два мальчика, а потом родилась девочка. Старшего мальчика нарекли Эснатом, младшего Гидом. А потом пришла в мир ненаглядная утешительница Джамхуха в минуты грусти, хохотушка Тата.