Сандро из Чегема. Трилогия
Шрифт:
– Думаю, вот в чем дело, – сказал Джамхух. – Горы – это место, самое приближенное к небу. Земле хочется, чтобы первым делом бросалась в глаза ее лучшая часть. Опять же, когда бог посылает на землю своего ангела, лучше, если он приземлится в самом красивом месте, а потом уже постепенно привыкает к некоторым некрасивостям земной жизни.
– Точно, – сказал Объедало, – вот так и люди в деревне всегда встречают гостя хлебом-солью, хотя не всегда они добры и гостеприимны.
Они шли по горной тропе, а вокруг на склонах дымились пастушеские шалаши,
В одном месте тропинка проходила мимо пастушеского шалаша, где пастух, стоя на коленях возле открытого очага, раздувал огонь.
– Обратите внимание, – сказал Джамхух, – на этого пастуха. Какое у него красивое лицо! Всегда, когда человек раздувает огонь, у него красивое лицо.
– Точно! – воскликнул Объедало. – Я это тоже часто замечал. Когда та, на шее которой я хотел бы быть повешенным, если мне суждено быть повешенным, раздувает огонь, она мне кажется очень красивой женщиной. А когда она меня ругает, она мне кажется ужасной уродкой. И тогда я не хочу быть повешенным на ее шее и вообще не хочу быть повешенным…
– До чего же мне надоело слышать о твоей жене, – перебил его Опивало.
– Чтоб вас обоих, тебя и твою жену, повесили на одной перекладине.
– Нет, – сказал Объедало, – так я не согласен. Если нам обоим суждено быть повешенными, я хотел бы, чтобы сначала меня повесили на ее шее, а потом ее, голубку, на моей шее. Вот как я хотел бы!
– Да кто у тебя, дубина, будет спрашивать твоего согласия? – горячился Опивало. – Если царь велит вас повесить, то вас и повесят на одной перекладине!
– Так я не согласен, – возразил Объедало, – только на моих условиях я согласен быть повешенным.
– Джамхух, он сведет меня с ума! – воскликнул Опивало. – Да кто у тебя будет спрашивать, болван, если сам царь велит!
– Остаюсь при своем мнении, – сказал Объедало, подумав, – и при той, на шее которой…
– Джамхух, – взмолился Опивало, – я больше не могу!
– Друзья, не ссорьтесь, – сказал Джамхух, – лучше продолжим беседу о раздувающем огонь. У раздувающего огонь всегда красивое лицо, потому что раздувание огня – угодное богу дело. Душа человека тоже огонь, который нам надлежит раздувать.
– На душу Опивалы, – вдруг сказал Объедало, – лилось столько воды и вина, что она у него давно погасла.
– Вот это дурень! – хлопнул в ладоши Опивало. – Он думает, что, когда вода и вино проходят через горло, они задевают душу. Конечно, душа человека находится там, где горло переходит в тело, но она не имеет выхода к пищеводу, хотя расположена близко. Это видно хотя бы из того, что, если душа от гнева раскалена, стоит напиться холодной воды – и ты успокаиваешься. Но прямо пищевод с душой не связан. Иначе б ты, землеед, давно похоронил свою душу в съеденной земле.
Пока они так горячились, пастух раздул огонь, пододвинул полешки и оглянулся на путников. Он привстал, поздоровался с ним и пригласил их в шалаш.
– Нет, – сказал Джамхух, – нам останавливаться некогда. Мы в
– Правда, – согласился пастух, – давно пора, да все некогда было. Завтра собираюсь. Подождите немного. Я подымусь к своему стаду и через полчаса буду здесь с овцой. Зарежу ее и угощу вас молодым мясом, которое мы запьем кислым молоком из бурдюка.
– Спасибо, – сказал Джамхух, – но мы спешим по делу.
– Да и за полчаса баранчика сюда не пригонишь, – пошутил Скороход, подмигивая друзьям.
– Да и баранчика мы впятером не одолеем, – подхватил шутку Объедало.
– Да и свежий бурдюк с кислым молоком не стоит открывать, – добавил Опивало. – Мы его до конца не выпьем, а оно тогда забродит.
– Не беда, – сказал простодушный пастух, – забродит, собакам сольем. Доброго вам пути, раз вы спешите.
– До свидания, – попрощались друзья и двинулись дальше.
– Постойте! – вдруг окликнул их пастух. Друзья оглянулись. Лицо пастуха выражало растерянность и удивление.
– Путник, – обратился он к Джамхуху, – как это ты узнал, что у меня кончились запасы лизунца? Ведь ты и в шалаш ко мне не заходил?
– Очень просто, – сказал Джамхух, – я видел, как две твои коровы и несколько овец лизали белые камни.
– Точно! – ударил пастух ладонью себя в лоб. – Ты мудр, почти как Джамхух – Сын Оленя.
– А он и есть… – начал было Объедало, но тут Джамхух незаметно толкнул его, и Объедало замолчал.
– Что «он и есть»? – спросил пастух.
– Он и есть то, что он есть, – сказал Опивало.
– А-а-а, – закивал головой пастух и стал насаживать вяленое мясо на вертел.
Объедало тайком облизнулся, и друзья пошли дальше.
Вечером Джамхух со своими спутниками развел костер на живописной лесной лужайке, они поужинали чем бог послал и, сидя у костра, разговаривали о всякой всячине.
– Друзья мои, – сказал Джамхух, – не скрою от вас, что я волнуюсь перед встречей с прекрасной Гундой. Я чувствую, что великанов я, пожалуй, одолею, но я ничего не знаю о семейной жизни людей. Я знаю, как мама-олениха жила со своим оленем, но к своему отцу я попал, когда тот уже был вдовцом. Расскажите мне о ваших женах. Какие у них нравы, как с ними надо обращаться. Начнем с тебя, Скороход.
Скороход в это время, сняв жернова со своих ног, смазывал в них отверстия бараньим жиром, чтобы они не слишком терли ноги.
– С меня, Джамхух, – сказал Скороход, – как начнешь, так и кончишь, потому что я ужасно чувствительный и от этого ужасно влюбчивый. А оттого, что я влюбчивый, я никак не могу жениться. Только я хочу жениться на полюбившейся мне девушке, вернее, только она захочет меня женить на себе, как мне начинает нравиться другая девушка и я даю стрекача от прежней. Однажды даже пришлось снять жернова – до того крепко вцепилась в меня одна из них, чуть не догнала. Так что, Сын Оленя, мне и рассказать нечего о семейной жизни.