Сандро из Чегема. Трилогия
Шрифт:
«Думаю, догоню», – сказал Опивало и, найдя укромное место у ручья, принялся, как говорят абхазы, сливать воду. Может, это выражение появилось у абхазов именно с того времени.
К несчастью, ни сам Опивало, ни жители села на радостях не учли, что он слишком много воды выпил. Как-никак целое озеро. К концу шестого дня ручей вздулся и смыл дом, стоявший над ним. Три козы, не успевшие удрать из загона, и сам хозяин дома были унесены потоком.
Хозяина пытались спасти, но это не удалось, потому что он был слишком пьян.
«Тут бы и пожить!» – успел он крикнуть напоследок, уносимый разбушевавшейся, так сказать, стихией.
Оказывается, накануне прихода Опивалы дракон сожрал жену этого человека. По такому серьезному поводу он стал пить, хотя было неясно – пьет он с горя или от радости. Пил он, не выходя из дому, поэтому о нем подзабыли и не пригласили на пиршество. И теперь, когда, человека унес вздувшийся ручей, все гадали, что бы означали его последние слова, то ли: «Тут бы и пожить» – без дракона, то ли: «Тут бы и пожить» – без жены.
– Без дракона, – сказал Джамхух как человек, еще не постигший затейливое многообразие радостей семейной жизни.
– Неплохой подвиг, – согласился Объедало, выслушав Опивало, – но должен сказать: я был в этом селе. То, что ты назвал озером, правильней было бы назвать озерцом. К тому же у тебя погибли человек и три козы. Человек – это человек, а три козы – это неплохая закуска.
– Рассказывай про свой подвиг, – рассердился Опивало. – Может, ты съел полгоры, да людям от этого какая польза?
– А вот какая, – отвечал Объедало и рассказал о своем подвиге.
Оказывается, на их село напали лазы, перебили многих мужчин, а тех, кто не успел сбежать, связали и вместе со скотом перегнали в свое село. Там их, то есть людей, а не скот, поместили в крепостной тюрьме, собираясь их, то есть людей, а не скот, продать в рабство.
И тут Объедало совершил подвиг. Он вместе со своими односельчанами начал делать подкоп, чтобы вылезти из крепости. Но лазы тоже не дураки: они каждый день проверяли свою крепостную тюрьму, чтобы посмотреть, нет ли там откопанной земли. Но откопанной земли не было, ведь Объедало ее всю утрамбовывал в животе.
И это был труднейший подвиг, потому что земля из-под тюрьмы самая невкусная в мире. Все же Объедало давился, но ел. До этого он ел жирную землю пахоты, душистую землю огородов, ел сладостную, слоистую, как халва, землю речных обрывов, но земля под тюрьмой была самая невкусная, самая мертвая в мире.
Однако Объедало старался и, сделав подкоп, сбежал из тюрьмы вместе со своими односельчанами.
– Всякая крепость – всегда тюрьма, – сказал Джамхух, выслушав Объедало. – Эту нехитрую мысль любил повторять один наш древнеабхазский поэт. И в самом деле, если побеждают те, кто осаждал крепость, они делают из нее тюрьму для тех, кто ее защищал. Если побеждают те, кто защищал крепость, они сажают в крепость тех, кто ее осаждал, как бы говоря: «Вы стремились в нее? Вот и посидите в ней».
Так, разговаривая о всякой всячине, они шли по дороге.
На следующий день они оказались на широком горном склоне, радующем глаза доброй мощью весеннего цветения. Кусты боярышника, густо усеянные белыми цветочками, издавали волнующий горько-миндальный запах и напоминали влюбленному Джамхуху стыдливых девушек.
И все округлости травянистых холмов, и все округлости цветущих кустов, и все округлости густолиственных деревьев напоминали Джамхуху о празднике встречи с возлюбленной Гундой.
И тут, на этом цветущем склоне горы, Джамхух и его товарищи увидели пастуха, пасшего множество длинноухих зайцев. Пастух был высоким, стройным молодым человеком. На его ноги у самых щиколоток были надеты небольшие жернова. Чуть какой заяц запрыгает в сторону, пастух его мигом нагоняет и поворачивает назад.
– Что за чудо! – удивился Джамхух, поздоровавшись с ним. – Впервые вижу человека, который пасет зайцев да еще так проворно бегает с жерновами на ногах.
– Да ерунда все это! – махнул рукой пастух. – Вот если бы вы увидели Джамхуха – Сына Оленя…
– Я, я Джамхух, – сказал Джамхух, – только ни слова о моей мудрости…
– Ты Сын Оленя! – изумился пастух и подпрыгнул от радости. – Так, значит, это ты делаешь предсказания, которые сбываются даже раньше, чем ты предсказал! Так это ты выучил наш язык всего за пять дней!
– Да, я, – сказал Джамхух, – только люди кое-что преувеличили, а кое-что преуменьшили. Так, например, я абхазский язык выучил в два дня, но дело не в этом…
– Великий Весовщик Нашей Совести! – воскликнул пастух. – Ты утолил мою мечту. Я увидел Сына Оленя! Джамхух, возьми меня с собой. Я Скороход. Авось где-нибудь понадобится тебе моя скорость!
– А как же твои зайцы? – спросил Джамхух.
– Ну, – сказал Скороход, – дальше этого хребта они не убегут. Когда надо будет, я сниму жернова и соберу их.
Тут Джамхух объяснил ему цель своего похода и связанные с ним опасности. Скороход слушал его и, предвкушая радость, прыгал на месте так, что искры сыпались из жерновов, задевающих друг друга.
И они двинулись дальше. На следующий день друзья вышли на альпийские луга, где травы были по пояс, а вершины гор на жарком, полуденном солнце сверкали свежим, аппетитным снегом, а крутые склоны прорезывали величавые водопады.
– Нет большего удовольствия, – сказал Опивало, – как в жару поустойчивей стать под ледниковым водопадом, чтобы струя не сбила тебя с ног, разинуть рот и часа два попить горной воды.
– А по-моему, – сказал Объедало, – нет большего удовольствия, как в жару подняться на снежную вершину и вылизать ее всю, пока под языком не зашершавятся ее каменистые склоны.
– Сын Оленя, – начал Скороход, – я обычно пасу своих зайцев в горах и, сколько ни любуюсь альпийскими лугами и снежными вершинами, никак не могу налюбоваться. Горы – самое красивое место на земле, или мне так кажется, потому что я очень чувствительный?