Сандро из Чегема. Трилогия
Шрифт:
– Ладно, – сказал старший великан, кивая на длинный шест, стоявший посреди двора, – пусть теперь Джамхух напоследок покажет свою телесную сноровку. Этот шест длиной в сто локтей. Если Джамхух влезет на вершину шеста, держа на голове горшок, наполненный кипятком, а потом слезет с шеста, не пролив ни капли, – отдаем сестру.
Вскипятили воду, перелили ее в глиняный горшок и поднесли Джамхуху, который, разувшись, стоял у шеста. Джамхух поплевал на руки, поставил на голову поверх войлочной шапки
– Сын Оленя, не облейся кипятком! – крикнула снизу золотоголовая Гунда. – А то у моего мужа будет некрасивое лицо! Но с другой стороны, если ты прольешь кипяток, то ведь не сможешь быть моим мужем? Ой, Джамхух, что-то я запуталась. Объясни мне, в чем моя ошибка!
– Милая Гунда, – сказал Джамхух, продолжая осторожно карабкаться наверх, – ты, сама того не желая, отвлекаешь меня.
– Ну, тогда я съем еще один помидор и пожелаю тебе удачи! – воскликнула очаровательная Гунда и вонзила свои жемчужные зубы в красную мякоть помидора.
– Клянусь той, – шепнул друзьям Объедало, – на шее которой я хотел бы быть повешенным, эта Гунда не отличается большим умом.
– Большим умом! – язвительно подхватил Опивало. – Да скорее дятел достучится до сотрясения мозга, чем наш Джамхух достучится до ее ума!
– Все-таки она не крикунья, как моя жена, – примирительно сказал Силач, – а лицом куда красивей!
– При этом учтите, – добавил Остроглаз, – она ничего хорошего в своей жизни не видела, кроме оскаленных черепов этих горемык.
– Оказывается, даже великий мудрец, – с горечью вздохнул Слухач, – глохнет от любви. Все, что ни брякнет Гунда, нашему Джамхуху кажется милым.
– Ничего, – сказал Ловкач, – если она окажется плохой, я ему так подменю жену, что он даже не заметит.
– Друзья мои, вы совсем не правы! – заволновался Скороход. – Гундочка такая хорошенькая, такая миленькая, такая очаровушечка, что я счастлив за нашего Джамхуха! А ум женщине только во вред! У Джамхуха ума хватит не только на Гундочку, но и на всю нашу Абхазию.
Когда Джамхух добрался до вершины шеста, вдруг раздался его тоскливый крик, а через несколько мгновений великаны, с вытянутыми ладонями стоявшие под шестом, стали приплясывать от радости.
– Закапало! Закапало! – кричали они. – А небо синее, так что на дождик не свалишь!
Друзья Джамхуха помрачнели.
Сын Оленя слез с шеста, отдал горшок великанам и молча, ни на кого не глядя, стал обуваться.
– Ты пролил воду, – сказали братья-великаны, протягивая ему свои ладони.
– Нет, – ответил Джамхух с неимоверной печалью, – я ничего не пролил. Я только увидел с вершины шеста, как волки растерзали мою мать-олениху. И я закричал и заплакал от боли.
Великаны лизнули ладони и убедились, что влага на них соленая.
– Да, – сказал Джамхух, – слезы – это кровь души, и потому они соленые, как кровь.
– Что же делать, милый Джамхух, – проговорила прекрасная Гунда, надкусывая помидор, – у оленей такая судьба. Или их волки задирают, или убивает охотник.
– Да, но эта олениха была моя мама, – сказал Джамхух, – она выкормила меня в лесу. Она становилась на колени, когда я был так мал, что не мог достать до ее вымени… А ты, любимая Гунда, могла бы отложить помидор по случаю такого несчастья…
– Но, милый мой Джамхух, – воскликнула золотоголовая Гунда, – какое имеет отношение одно к другому? Я жалею твою маму-олениху, но ведь, если я перестану есть помидоры, она не оживет?
– Любимая Гунда, ты еще так неразвита душой… Но ничего, я тебе помогу, – промолвил Джамхух и посмотрел на Гунду долгим, печальным взглядом.
Гунда тоже посмотрела на него недоумевающим взглядом, как бы спрашивая, может ли она теперь есть помидоры и если не может, то до каких именно пор.
– Да, не оживет моя мать-олениха, – грустно сказал Джамхух, – можешь есть свои помидоры, милая Гунда.
– Ну что ж, – объявил старший великан, – ты все выполнил. Наша сестра – твоя. Теперь мы должны устроить пиршество по случаю расставания с нашей единственной радостью, нашей любимой сестрой.
Но старший великан, впрочем, как и все остальные, был коварен и вероломен. Он шепнул братьям, чтобы они во время пиршества поставили Джамхуху и его друзьям отравленные блюда. Нет, не хотели братья-великаны расставаться с любимой сестрой!
Слухач, который ни на минуту не затыкал своих ушей глушилками, все услышал и передал Ловкачу. Ловкач перед началом пиршества все отравленные блюда переставил великанам, а великаньи переставил друзьям.
Старуха Страусиная Нога, принеся жернова Скорохода, пыталась помогать накрыть столы, но братья-великаны, рассерженные за ее неудачный забег, прогнали ее.
Печально сидел Джамхух рядом со своей очаровательной невестой. В глубоком раздумье он не замечал ничего, что делается вокруг.
– Одного я никак не пойму, – сказал он, думая о своем, – как моя мать-олениха могла оказаться здесь? Ведь она всегда паслась только в окрестностях Чегема.
К середине пиршественного обеда братья-великаны стали замертво валиться. Одни навзничь, другие головой на стол.
Джамхух оглядел их грустным взглядом, все понял и, посмотрев на Ловкача, сказал:
– Грубовато!
– Уж как мог! – самолюбиво вспылил Ловкач, решив, что, по мнению Джамхуха, он недостаточно ловко переставлял блюда.