Санджар Непобедимый
Шрифт:
Посетитель, не поднимая головы, глухо проговорил:
— Э, убирайся, отойди, чего тебе надо?
— Ха, бай, покури со мной анаши, хорошая анаша, — оборванец дрожащими руками судорожно тыкал в рот вошедшему мундштук чилима. Видя, что посетитель резко отстраняется от него, пьянчужка заорал: —Смотрите, какой господин! Он брезгует! А? Раньше он не очень–то пренебрегал мной. Я нужен был. Я с ним…
Поток слов был прерван внушительным тумаком подскочившего хозяина. Оборванец повалился на возвышение, чилим полетел в сторону, угли и горящий табак посыпались на кошму. Завоняло паленой шерстью.
Воспользовавшись суматохой, хозяин потянул гостя к крошечной дверке. Пройдя по низкому, темному коридору, они через такую же дверь проникли в большую комнату. Убранство ее было полной противоположностью обстановке шарабханы. Гранатового цвета текинские ковры, шелковые одеяла вдоль стен, тончайшей резьбы алебастровые полочки в нишах, резные столики на низеньких ножках, — все свидетельствовало о любви хозяина к удобствам и роскоши.
При свете большой лампы можно было разглядеть и самого хозяина. Это был тот самый владелец шарабханы, который своим отталкивающим видом напугал посетителя. И здесь хозяин не стал привлекательнее. Но все же он держался несколько прямее и не так сильно хромал. Изменился и его внешний облик. Исчезли грязные лохмотья, с плеч падал, скрадывая горб, добротный суконный халат. По–видимому, проходя по темному переходу, хозяин успел сменить верхнюю одежду. Держался он отнюдь не подобострастно, а испытующий его взгляд из–под тяжелых надбровных дуг был так настойчив, что пришедший невольно отвернулся. За глаза хозяина шарабхапы называли «ишан Ползун», пытаясь одним словом охарактеризовать все его физические недостатки. Природа зло подшутила над ним: он был и горбат, и сухорук, и хром на обе ноги, не говоря о том, что лицо его было изуродовано параличом и напоминало неподвижную маску.
В комнате для гостей, куда ишан Ползун ввел посетителя, сидели и полулежали около десяти хорошо одетых людей. На всех были черные или темно–синие халаты и белые чалмы, все носили умеренной длины холеные бородки, благодаря чему на первый взгляд казались очень похожими друг на друга.
После короткого приветствия вошедший уселся на одеяло.
— Все собрались, — отрывисто проговорил ишан Ползун. Он занял почетное место и взял со столика лист мелко исписанной бумаги. — Приступим к делу… Почтеннейший мутавалли Уста Гияс всего несколько дней изволил прибыть из пределов Афганистана. Он имеет сообщить нечто важное.
Легкое движение возникло среди собравшихся, все головы повернулись в сторону посетителя. Не поднимая глаз и осторожно поглаживая свою мягкую бородку, Уста Гияс заговорил, как всегда, нежно и певуче:
— Поистине славны своим благочестием богобоязненные обитатели подножия священной гробницы благороднейшего из благородных ревнителей и воителей веры ислама. Не осквернены сады, улицы и площади прелестного города Мазар–и–Шарифа поступью неверных собак, ибо в связи с временным, достойным пролития рек слез, унижением светоча мусульманства священной Бухары, мудрые, источающие свет истины направили свои стопы к высокой гробнице и превратили сей скромный городок в блистательный чертог благолепия…
Речь текла размеренно и представляла собой образец самого изысканного красноречия. Но слушатели проявляли нетерпение.
А слова лились нескончаемым потоком, пышные и блестящие, но почти лишенные всякого содержания.
Наконец нетерпение гостей дошло до предела (а этого очевидно и добивался мутавалли). В михманхане стоял шум от покашливаний, вздохов и сдавленной воркотни. Неожиданно Уста Гияс прервал речь и попросил воды.
Пока доставали с полки чашку, пока бегали за водой, Уста Гияс не произнес ни слова. Сквозь приспущенные веки он наблюдал за собравшимися, и презрительная усмешка бродила в уголках его губ.
Только напившись и облегченно вздохнув, он снова заговорил, но уже совсем другим тоном:
— Во время посещения святых мест мы имели удовольствие встретиться с их превосходительством, представителем могущественного доброжелателя нашего — Великобритании. Они изволили проявить внимание и интерес к делам нашим и воинам ислама. После других и приятных бесед их превосходительство выразили пожелание дальнейших успехов и удач.
Уста Гияс замолк. Белые тонкие пальцы его рук медленно перебирали зерна четок. Вздох разочарования прошелестел по комнате. Никто не нарушал молчания. Вдруг Уста Гияс, как бы невзначай, бросил:
— Их превосходительство изволили сообщить, что высшее мусульманское духовенство Пешавера, Пенджаба и Карачи соблаговолили принять участие в делах своих братьев — наших мусульман и направили нам, на укрепление дел благочестия в святых храмах и мазарах священной Бухары, десять тысяч фунтов стерлингов в золоте и бумажках… дабы денно и нощно имамы наши и муфтии возносили моления к престолу всевышнего о гибели и низвержении большевистской скверны… — Как будто между прочим он добавил: — А также через Дарью переправлен кое–какой груз в ста двадцати тюках и ящиках, с пожеланием, чтобы друзьям он принес пользу, а врагам вред.
После того как радостное оживление, вызванное сообщением Уста Гияса, улеглось, заговорил ишан Ползун:
— Много народа, всевозможных советских начальников едет через Байсун в Дюшамбе. Хотят там утвердить вместо благочестивого эмирского правления власть большевиков. Везут много денег. Серебро и новые белые червонцы… Много мануфактуры и другие товары. Если привезут туда товары, народ скажет — Советы хороши, заботятся о народе.
Вошедший последним заметил:
— Али–Мардан–бек может, наверно, ответить. Его люди рыскают по дорогам…
Ползун резко и недовольно перебил говорившего:
— Али Мардан? Вы хотите сказать — Кудрат–бий парваначи? Прошу помнить, что господин Али–Мардан удостоен самим пресветлым эмиром назначения командующим всей бухарской мусульманской армией в высоком и достойном звании парваначи.
— Понятно, понятно, я забыл. — В тоне говорившего звучали пренебрежительные нотки. — Пусть господин парваначи ударит на них и…
— Но я хочу сказать, что караван сопровождают красные кавалеристы, — недовольно хмурясь, возразил Али–Мардан.