Санины каникулы
Шрифт:
Он посмотрел через переднее стекло и увидел, что лиловая мгла впереди уплотнилась, оторвалась от неба и оказалась горным хребтом. Над хребтом сверкало пять снеговых вершин.
— Борус. Гора Борус, — сказал Кабалкин. — У подножья этой горы строится самая крупная в мире ГЭС.
И сразу кончилось степное уныние. Небо стало ярко-синим. Прохладный ветер выдул пыль из машины. Прижимаясь к скале, автобус вкатил в узкий каньон. Хребты вздымались до самого неба. И внизу, у самых колес, светло-коричневыми струями мощно несся Енисей.
Любители
Держа в руках запыленный портфель, Саня вышел из автобуса и огляделся. Мрачными громадами нависли хребты. На узкой полосе хмуро жались домики поселка Майна. Люди шли озабоченные, и что им было до Сани?
Теплая ладонь скалолаза легла на плечо путешественника.
— Вперед, дружище! На поиски востоковеда.
И вовсе не мрачными, оказалось, были хребты, а голубыми. И домики Майны оказались вполне симпатичными, раскрашенными в веселые тона. И торопливый паренек в желтой каске подмигнул неожиданно: «Пополнение?»
— Эй! — вдруг крикнул Кабалкин. И паренек в желтой каске остановился. — Володю Смирнова знаешь?
— Владимира Александровича? — крикнул в ответ парень.
Кабалкин вопросительно посмотрел на Саню.
— Он! — Саня даже вздрогнул: как Вовку зауважали!
— Его! — крикнул Кабалкин.
— Кто же его не знает?! Валяйте в котлован! Там он…
Поехали в котлован.
Здесь Енисей был прижат к левому берегу, кипел и пенился. Половина реки была выгорожена перемычками и дамбами. Огражденный ими, клубился сизым туманом в глуби котлован. В сиреневой слоистой дымке ползали бульдозеры, краны и экскаваторы, искрила электросварка. На скальном осушенном дне громоздились огромные деревянные короба. В этих коробах бетонировали блоки плотины.
Они шагали по верхней перемычке мимо бесчисленных будок и вагончиков, все стены которых были исписаны разными бодрыми словами, вроде: «Нам ближе всяких тропиков, заманчивее Арктики бетонная экзотика строительной романтики». Башенные краны, растопырив железные ноги, ездили по перемычке, опускали в сизую глубину котлована пучки арматуры, бадьи с бетоном, щиты опалубки.
Саня подошел к шаткому дощатому ограждению и отпрянул: в бездонной, как ему показалось, глубине копошились маленькие человечки, густо, страшно торчали вверх штыки арматуры, и корявая скала обнаженного дна Енисея угрюмо сверкала под солнцем.
Насмотревшись, стали спускаться. Лестницы были круты, почти отвесны, и Саня сползал, судорожно ухватившись за перила, сделанные из ржавой арматурной стали. Колени его дрожали и подламывались. Ладони были ярко-красными от ржавчины. Они спустились до первых слоев сизого тумана и глотнули уже удушливых выхлопов механизмов и едкого дымка электросварки, как грянуло вдруг по трансляции над всем котлованом:
— Эй, на трапе!.. Большой и маленький… Куда без касок?!
Кабалкин остановился и задрал голову.
— К вам относится, к вам… Нечего шеей крутить…
Пришлось взбираться на перемычку.
Один вагончик оказался заперт. В другом было так накурено, что сидящие на лавках прорабы щурились, чтобы разглядеть друг друга. Перед ними был разостлан чертеж размером с простыню, столь густо исчерченный и исписанный, что Саня честно признал: такие сложности ему пока еще не по зубам.
Во главе стола сидел пожилой морщинистый дядя в застиранной спецовке. Когда звонил телефон, морщины начинали корчиться, змеиться, и он сразу старел лет на двадцать. Звонившие почему-то так кричали, что морщинистый дядя трубку держал на отлете. Выслушав телефонные вопли, он коротко бросал: «Ради бога!», морщины разлетались лучами, и он молодел лет на тридцать. Несмотря на жару, он был в валенках.
Раз пять сказав «Ради бога!», человек в валенках вдруг ответил: «Ни в коем случае!» — и вопросительно посмотрел на Саню.
— Нам бы каски… — волнуясь, начал Саня, — потому что…
— Ради бога! — сказал морщинистый и вяло махнул рукой.
Каски нашлись в кладовке, где царствовал упитанный паренек в шикарной водолазке. Он был хранителем разложенного на грубых полках богатства: брезентовых рукавиц, гремящих негнущихся курток, комбинезонов, резиновых сапог, ведер и веников.
— Кто разрешил? — спросил он строго.
— Этот… — робея, промямлил Саня, — который в валенках.
Паренек стал надуваться. А надувшись, зашипел, словно струя из шланга. Это он так смеялся.
— К-к-который в в-в-валенках!.. — выдавил он сквозь шипение. — Эт-т-то же Терентий Михайлович… Знаменитый прораб… Герой Социалистического Труда… Красноярскую ГЭС построил… Ой! — сказал он и вытер слезы. — Ну вас, комики!.. — И вслед еще заорал: — Сапожки модельные не желаете?.. Из первосортной резины…
— Весельчак! — неодобрительно отозвался Кабалкин. — Не зря его сторожем поставили.
Напялив ярко-красные каски, спустились в котлован. По бесчисленным мосткам, через какие-то трубы, через лужи вышли к скале.
Скала была огромная, корявая, синяя, блестящая. По ней жуками ползали люди, вгрызаясь отбойными молотками в выбоины и трещины. Из-под молотков летела серая пыль. Шум был глухой и вязкий.
Какой-то паренек усердно мыл скалу из шланга и подметал веником, чем чрезвычайно рассмешил Саню.
— Ну и чистюля! — поднявшись на цыпочки, крикнул он в ухо Кабалкину.
— На эту скалу плотина ляжет, — строго сказал Кабалкин. — Огромная тяжесть. Надо, чтобы скала была прочной и чистой — ни трещинки, ни камешка, ни пылинки…
По скале через посверкивающие изломы и трещины лазил бородатый молодой человек и с серьезным видом постукивал молоточком. Прямо как невропатолог в поликлинике.
— Геолог, — объяснил Кабалкин. — Проверяет монолитность скалы.
— Кому это я здесь понадобился? — оставив отбойный молоток, к ним подошел плотный человек лет сорока, с широким спокойным лицом. — Смирнов, Владимир Александрович, — представился он. — Вам? — И пожал Санину руку своей твердой, как доска, рукой.