Санитарная рубка
Шрифт:
— За что могли убить?
— Надо разбирать бумаги, там дневники Алексея Ильича, я еще ничего не трогала. Там, я уверена, и разгадка.
— Если это все правда, бумаги лучше всего отдать мне и забыть про них. Тебе забыть. Ты меня поняла?
— Об Алексее Ильиче тоже забыть? Тогда уж заодно и подскажите — как это сделать? — Голос у Анны стал резким, срывающимся. — У меня не получится, я забыть… Не смогу! Надеюсь, что поможете мне разыскать тех, кто убил. Если будете помогать, тогда дам бумаги, если нет, будем считать, что разговора этого не было.
— Стоп, стоп, стоп. — Богатырев положил Анне ладонь на плечо, желая ее успокоить. — Подожди, не так резко, как отец у нас говорил — не рви постромки, еще в хозяйстве пригодятся. Давай так договоримся: ты даешь мне свой адрес, а я дня через три приеду, сейчас дома хочу побыть. Хорошо?
— Я не зря надеялась на вас, Николай Ильич. Держите адрес. — Из кармана курточки Анна достала листок бумаги и вложила его в ладонь Богатыреву.
9
Всю ночь старый дом вздыхал, скользили по его стенам неясные шорохи, блеклый лунный свет половинчатой луны просачивался через окна и ложился на пол узкими ровными полосами. Пел свою песню сверчок, будто тянул тонюсенькую серебряную нитку и опутывал ею, желая успокоить уставших, издерганных людей: хватит, милые, хватит, завтра горечь и печаль снова подступят к вам, а на сегодня хватит — спите. И они, сморенные переживаниями и хлопотами долгого дня, спали.
Под утро Анна услышала чуть хрипловатый голос Алексея. Он что-то ласково рассказывал ей, и это что- то было связано с домом, в котором она сейчас спала. Пытаясь вникнуть в смысл, разобрать слова, хотела попросить, чтобы он говорил громче, но не могла этого сделать — будто лишилась дара речи. И вдруг ясно, отчетливо расслышала: «Не трогай, ты еще жить должна…» Она вскинулась, желая спросить — чего нельзя трогать? И проснулась.
Было уже светло. В маленькой боковой комнатке, где вчера Светлана постелила ей на старой кровати с панцирной сеткой, властвовало сквозь легкие занавески утреннее солнце. Анна открыла глаза, прищуриваясь от яркого света, и первое, что увидела — черный гипюровый шарфик на блестящей железной спинке кровати. Свет в комнатке сразу же поблек.
— Поспала бы еще, куда так торопишься, пусть дорога подсохнет. — Светлана отошла от плиты, шагнула навстречу Анне и легонько приобняла ее: — Умывайся и садись кушать, мужики-то уже поели. А после на кладбище сходим, тогда и поедешь.
От жара плиты лицо Светланы было розовым, пахло от нее печеным тестом, и вся она, круглолицая, полная, казалась такой уютной и домашней, что хотелось уткнуться ей в плечо, замереть и успокоиться.
— Спасибо вам, — тихо сказала Анна, словно выдохнула.
— Да за что? — Искренне удивилась Светлана.
— За все, за все спасибо…
На кладбище пошли вчетвером. Солнце, поднимаясь все выше, усиленно поджаривало землю, и грязь, размешанная вчера после дождя, засыхала комками — вся дорога лежала в буграх, и почему-то казалось, что ровной она уже никогда не будет.
Постояли возле свежей могилы молча и так же молча пошли обратно. Встречала и провожала их невидимая в старых березах птичка, которая, как и вчера, все допытывалась — витювидел, витювидел? Легкий, едва ощутимый ветерок кружил над головами, как снежинки, черемуховые лепестки.
Сергей замедлил шаг, затем остановился и зло сверкнул черными, угольными: глазами, заговорил хрипло и торопливо:
— Вот, Коля, спрашивал ты меня — как нынче у нас народ живет? А он не живет, он помирает! Погляди на могилки — все свежие! Вон их докуда докопали, до самого края, скоро ограду надо будет переносить — места не хватает. А почитай — какие годы на памятниках и на крестах написаны! Один молодняк! Войны у нас вроде нет, а могил — как после сражения. Так и живем — ни богу свечка, ни черту кочерга, будто мы лишние тут, будто нас всех закопать желают!
— Да ладно тебе, Сережа, не заводись. — Светлана взяла мужа под руку, легонько подтолкнула его, чтобы он шел вперед, ласково и негромко, как маленькому, внушала: — Как ни ругайся, а толку нет, зачем себя зря изводить, нервы трепать, они еще пригодятся…
— Ну, поучи меня, как жить и трудиться! — сердито буркнул в ответ Сергей. Хотел еще что-то добавить, но лишь сверкнул глазами и поджал губы.
Жаркий день разворачивался все шире. В воздухе, не исчезая, стоял ощутимый запах отцветающей черемухи. Свежая, недавно народившаяся трава, ослепительно зеленела, и мир вокруг лежал чистый, светлый, словно сотворен он был только нынешним утром. В таком мире следовало бы только радоваться да любоваться красотами, но жизнь людская не позволяла радоваться, да и любоваться на окружающее не было ни времени, ни желания.
Богатырев открыл ворота, Анна выгнала «запорожец» из ограды и начали прощаться.
— Ой, подожди, забыла, голова садовая! — Светлана торопливо, по-утиному переваливаясь, кинулась в дом, скоро вернулась и протянула Анне два целлофановых пакета: — Это тебе пирожки на дорожку, а это — на память об Алексее. Принято так — чего-то от покойного на память отдавать. Пусть тебе будет. Она ему сильно нравилась, все обещал забрать, да не случилось. Я там ее завернула, после посмотришь… Ну, давай, голубушка, поезжай с Богом…
Обнялись, расцеловались, и «запорожец» на малом ходу тронулся по пустынной, будто вымершей, в этот час улице.
Благополучно миновав все гиблые места на выезде из Первомайска и добравшись до асфальта, Анна остановилась на обочине — дух перевести. Сидела, крестом сложив руки на руле, смотрела перед собой и ничего не видела — дорога плавала, как в тумане. Сощурилась и поняла, что беззвучно плачет, слезы катились и катились сами по себе, и остановить их она не могла.
Едва успокоилась, осторожно включила скорость, и «запорожец» разгонисто покатил по старому, выщербленному асфальту, набирая скорость. Чем дальше отъезжала Анна от Первомайска, тем сильнее ей хотелось вернуться обратно. Это чувство было таким неожиданным и острым, что она несколько раз даже оглянулась, словно и впрямь собиралась разворачивать машину. Но пересилила себя, встряхнув головой, и внимательней стала смотреть на дорогу — впереди уже маячил пригород, и машин на трассе становилось все больше.
А вот и сам город. В ясном свете погожего дня серые каменные коробки выглядели по-особенному уныло, и даже молодая зелень деревьев не могла скрасить эту унылость и серость. И снова Анне захотелось вернуться обратно, словно невидимая, пугающая сила исходила и от этих коробок, и от хитросплетения улиц, и от разномастных торговых вывесок, которых появилось в последнее время так много, что рябило в глазах.
Домой Анна решила не заезжать, а сразу поехала в архив — надо было еще оправдаться за неожиданный вчерашний прогул, ведь именно вчера она должна была выйти после отпуска на работу, но пришлось сорваться в Первомайск, никого не предупредив. На стоянке перед архивом машин почти не было, лишь стоял микроавтобус с тонированными стеклами, да еще красивая, как из западного фильма, ало-блестящая иномарка. Анна таких раньше и не видела. Она поставила свой «запорожец» между ними, явно испортив картину, обернулась, чтобы забрать с заднего сиденья свою сумку и пакеты, которые ей вручила Светлана. И вдруг услышала, как открылась дверца, но не успела даже оглянуться на звук — сильные руки, будто тисками, ухватили за плечи и выдернули из машины. Попыталась крикнуть, но широкая, шершавая ладонь накрыла ей лицо и спокойный, равнодушный голос предупредил: