Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
– Коза!
– с ненавистью глядела Алена на ее слегка раскосый вырез глаз, на красиво изогнутый рот.
– Как есть губастая коза!
Ей вспомнилось, как в детстве отец, который был церковный староста, а потому знаток книжного благочестия, брал с поставца старинную рукописную книгу и читал вслух обо всяких диковинах. Особенно запомнилось ей о Горгоне, и не думалось, что Горгона та когда-нибудь ей к случаю попадется.
Молоточки клавесина все звончее наигрывали менуэт, горбатый Кика в игорном зале старался вовсю.
"Да что же это!
– запало в голову Алене.
– Горгоны смеются, музыка играет, но человека-то нет!"
5
Как только распахнулись для посетителей двери и гайдук Весельчак встал возле них, в двери те вошел щегольски одетый господин. Был он в изящной полумаске, но густые брови над этой полумаской были настолько известны всему Санктпетербургу, что гайдук возгласил:
– Милости просим, господин генерал-поли... Вошедший закрыл ему рот перчаткой, перебив выразительно:
– Господин матрос!
– Здравия желаем, господин матрос!
– поспешил поправиться Весельчак, сам думая и роба на нем серая, форменная, хоть из лучшего амстердамского сукна. Шляпа тоже серая и с лентой. Но ежели его превосходительству угодно предстать матросом, мы что ж...
Солнце стояло еще высоко, и послеобеденный зной не прошел, а в пустынной зале Чистилища Преображенские унтера пропускали по кружечке: сегодня им было идти в ночной наряд. Мысли же их витали этажом выше, где угрюмый Цыцурин готовил зеленый стол к игорному действу.
Из всех младых преображенцев только князь Антиох шампанеи здесь не пил, картами не занимался, а рассуждал о серьезном, рассеянно крутя снятой с лица маской.
– Русский народ, судари мои, лет через сто... Да нет, почему через сто? Через пятьдесят, через двадцать--русский народ сотворит такую словесность, иже есть литература, коей не было у классических народов древности!
Его собеседником был граф Рафалович. который тоже не держал в руке кружки с шампанеей. На нем был умопомрачительный кафтан черного атласа с серебряным шитьем.
– Хе-хе!
– посмеивался Рафалович.
– Князья Кантемиры, что вам все Россия да Россия. А бывали ли вы, па-пример, в Лондоне?
– Он у меня спросил, - Сербан указал кружкой в атласную грудь Рафаловича, - стану ли я, молдаванин, сражаться против Англии или Франции, ежели они воевать начнут с Россией...
– Ну да, ну да, - засуетился Рафалович.
– Вы знаете, сколько доброго желает Англия вашей молдавской отчизне!
– Добра-то желает, - воскликнул Сербан.
– А султану нас постоянно продает! Отец покойный рассказывал...
– Ну и что ты на это ответил?
– перебил его Антиох.
– Я в политике не разбираюсь, но за такие вопросы обещал ему голову проломить!
– О-ох!
– так и присел граф Рафалович, а Холявин захохотал, показывая все свои великолепные зубы.
В это время Цыцурин вышел на площадку лестницы, приглашая гостей пожаловть. Преображенцы загомонили, двинулись фалангой.
– Эй, пиита российский - Евмолп подхватил Антиоха.
– Неужели и сегодня не сыграешь?
– Оставь его, - сказал Сербан.
– Он карты называет "пестрыми пучками", а за мною ходит только для того, что надо мною висеть, как бремя совести. Эй, пиита, раз сам не играешь - раскошеливайся! Дай хоть полтинничек, так хочется пару ставок сорвать.
– Берите у меня, - предложил Рафалович.
– Могу одолжить кому угодно и на какой угодно срок.
Они выстроились вокруг стола, покрытого зеленым сукном, на котором были разбросаны цветные фишки и не распечатанные колоды карт. Никто не начинал: денег ни у кого не было.
Антиох, стоя за спинами игроков, говорил Рафаловичу:
– С тех пор как отец увез нас сюда, мы стали сыновьями России. Я говорю вам это, граф, как есть твердо и прошу мне более вопросов об этом не задавать. Мы такие же русские, как, например, вот Евмолп Холявин, уроженец славного города Мценска...
– Гляньте, - сказал Сербан, какие карты промыслил наш великий Цыцурин! Короли похожи на взломщиков, а валеты на карманных воришек.
– Слушай все-таки, Сербан...
– не отставал от него брат.
– Не играл бы ты... Нянюшка наша про тебя дурной сон видела.
– А у меня, - закричал Сербан, подкручивая ус, - есть предчувствие, что именно на эту колоду мне повезет!
– Что тебе все карты и карты...
– с досадой сказал Антиох.
– В Кунсткамере, был я вчера, такие привезли книги...
Преображенцы оглушительно захохотали и затянули на церковный лад:
– "Умен, как поп Семен, книги продал, карты купил, сел в овин и играет один!"
– А ну, - накинулся на брата Сербан, - давай деньги или проваливай отсюда!
Осмелюсь вновь предложить...
– робко вступил Рафалович, позванивая мошной.
– Эй, была не была!
– воскликнул Холявин.
– Возьму кредит у чужеземного графа! Это вам, сударь, не философский ли камень помотает?
На бедного Антиоха никто внимания не обращал, хотя он и вирши обличительные читал, сиречь сатиры:
– "Из рук ты пестрые пучки бумаг не выпускаешь. И мечешь горстью мозольми и потом предков твоих добытое добро..."
– Валет, валет!
– завопили преображенцы, видя, что у Сербана пошла не та карта.
– Обмануло тебя твое предчувствие!
Проигравший Сербан смущенно теребил ус. Брат подал ему фляжку с ромом, но Сербан молча пошел к Рафаловичу за ссудой.
6
Господин в матросской одежде некоторое время наблюдал за игрой, потом, видя, что внимание всех отвлечено проигрышем Сербана, приподнял портьеру и проник во внутренние покои.