Санньяса или Зов пустыни

Абхишиктананда Свами

В любом случае, следует отметить, что садху никогда не должен читать из простого любопытства. Всё его чтение должно, пусть и косвенно, быть связано с его целью – осознанием истинного Я. Даже шрути (Амритананда Упанишада, 1) учат, что как при зажжённой лампе отбрасывается лучина, так и сами писания (шрути) должны быть отброшены, когда внутри засияет свет Истины; ведь их единственная задача – привести к этому свету. Святой философ Шанкара в своём комментарии на стих 1.4.10 из Брихадараньяка Упанишады утверждает, что когда Истина познана, наставления Писаний становятся бесполезными – и насколько больше это касается всей остальной литературы!

Однако иногда садху всё же может читать, чтобы помочь другим. Рамана Махарши – тому подтверждение: после многих лет безмолвия и затворничества он стал читать, чтобы помочь соседскому садху, тщетно пытавшемуся понять основы ведантистского катехизиса. Таким образом, можно рассчитывать, что и кто-то ещё из садху сможет привести других к более глубокому пониманию Писаний, что является ещё одной из причин, по которым в течение четырёх месяцев в году он может жить на одном и том же месте. В любом случае, наставления, которые он даёт, должны быть не заученной экзегезой, но плодом его собственного безмолвного созерцания сути священного текста. И всё это будет ещё более верным в отношении текстов, которые он пишет сам. Положение учителя или автора не для него – у него иное призвание, но как порой трудно это понять и принять как ему самому, так и тем, кто нарушит его одиночество и попросит о помощи. Истинная роль санньяси – во имя всего человечества неизменно пребывать в потаённом месте сердца сокрытым

и неузнанным, если только сам Господь не укажет на него остальным, что и произошло, когда Антоний встретил Павла Отшельника [38] . И когда придёт время, он разделит с другими этот дар чистой воды без всяких примесей, текущей напрямую из Источника; или даже поможет своим братьям самим утолить их духовную жажду из этого Источника, обретаемого в пещере (гуха) [39] .

[38] Речь идёт о встрече двух отцов-основателей движения раннехристианских пустынников (монахов-мистиков, впервые в истории христианства удалившихся от мира для уединённого созерцания в горах и пустынях Ближнего Востока и Северной Африки) св. Антонии Великом (ок. 251-356) и св. Павле Фивейском (ок. 228 – ок. 341).

[39] Архетип «пещеры сердца», неоднократно упоминаемый в Упанишадах (например, в Мундака Упанишаде, 2.1.10 в переводе А. Я. Сыркина (М.: Наука, 1967): «Пуруша – всё это; действие, подвижничество, Брахман; [он] – за пределами смерти, кто знает это, скрытое в тайнике [сердца], тот, о дорогой, разрубает здесь узел незнания»), красной нитью проходит через всю жизнь и творчество Свами Абхишиктананды. Уже в 1950-е гг. одним из его псевдонимов становится термин «Гухантара» («тот, кто пребывает в пещере»), а в декабре 1971 г. он пишет в своём дневнике: «Логос является, чтобы осветить нисхождение вглубь, в пещеру: гуха, и затем существует лишь тот, кто находится внутри её (гухантара) и внутри самого себя… В глубине внутренней пещеры (гуха) нет имени, но нет и безымянности, там нет ни Шивы, ни Иисуса» (цит. по Swami Abhishiktananda, Ascent to the Depth of the Heart. Spiritual Diary (1948-1974), Delhi: ISPCK, 1998) (прим. к русскому переводу книги Свами Абхишиктананды Гуру и ученик (М.: Ганга, 2012).

Как же молится санньяси? В идеале, санньяси полностью выходит за пределы любой формальной молитвы. Он совершил последнюю яджню, когда положил конец своей жизни как члена человеческого общества. И в ту же ночь он в последний раз произнёс священную Гаятри. Он умер для мира: прежде всего, для нижнего мира, населённого людьми, но так же и для другого мира, который люди считают небесами дэвов. И отныне как общество не имеет никаких прав на него, так и дэвы больше не могут требовать от него молитв или жертвоприношений (Брихадараньяка Упанишада, 1.4.10 [40] ). Воистину, владеет ли он чем-либо, что можно им предложить? Он лишил себя всякой собственности, и не осталось ничего, что он мог бы назвать своим. Если не существует более и самого «я», что обладает правами и обязанностями, «кто» будет возносить молитву и к «кому» с ней обратится? Как верно писал Садашива Брахмендра: «Куда мне повернуться, чтобы обратиться к Богу? В каком уголке сердца мне должно пребывать, чтобы поклоняться Ему и молиться Ему? Где бы я ни был – Он уже там. Во всяком “я”, что я пытаюсь прошептать, уже блистает его собственное Я, сиянием которого “я” поглощаюсь без остатка». Дэвы суть лишь знаки Брахмана, его проявления на уровне человеческих чувств и разума. Когда человек осознаёт тайну Брахмана – и это именно то самоосознание, свидетельством которого должен быть санньяси для мира, – может ли быть его молитва чем-то кроме совершенного безмолвия, порождённого опытом подлинной наполненности, и ОМ, проистекающего из внутренней тишины, чтобы вернуть ум в неё же снова?

[40] Этот стих в переводе А. Я. Сыркина (М.: Наука, 1992): «Так и поныне – кто знает: «Я есмь Брахман», тот становятся всем [сущим]. И даже боги не могут помешать ему в этом, ибо он становится их Атманом».

Это не значит, что санньяси проводит своё время лишь в медитации, в самадхи, как некоторые ошибочно полагают. Рамана Махарши утверждал, что высшая форма самадхи – это сахаджа самадхи, имеющее совершенно естественный характер (буквально, «врождённое»). Это состояние, в отличие от экстаза (нирвикальпа самадхи), предполагающего некоторый дуализм, никак не ограничивает нормальную телесную и умственную деятельность: джняни полностью осознаёт себя и всё окружающее, однако не вовне, но внутри нераздельного осознания Атмана. И потому молитва санньяси, как и сама его жизнь, – не в способе конкретных действий, но в способе бытия как такового. Термины «медитация», «сосредоточение», «концентрация» также имеют слишком сильный оттенок действия, чтобы верно передать характер его молитвы и внутреннего общения с Тем, кому он больше не способен дать никакого имени.

Подобное описание жизни санньяси, хотя и основано на текстах Писаний, может показаться слишком идеалистичным, чтобы быть воплощённым на практике. Однако оно точно соответствует тому, что можно встретить даже в наши дни во время даршаны не знаменитых «махатм», но тех смиренных людей, кто отрёкся от мира и стал странствующим монахом или отшельником, как правило, неизвестным широкой публике.

На самом деле, с точки зрения традиции, есть два вида санньясы, или, скорее, призвания к санньясе: это видват- и вивидиша– санньяса. Первый (видват-санньяса) проявляется в человеке непроизвольно и, захватывая всё его существо, словно вынуждает последовать этому зову, хочет он того или нет. Внутренний свет сияет так ярко, что ослепляет для всех проявлений мира, как это случилось с Павлом по дороге в Дамаск [41] . В наши времена самый известный пример такой санньясы в Индии – это Шри Рамана Махарши, хотя подобный опыт отнюдь не уникален. Получение таким человеком формального посвящения в санньясу не имеет большого значения. Он уже стал авадхутой, тем, кто отрёкся от всего, в соответствии с древнейшей традицией, существовавшей задолго до возникновения каких-либо правил посвящения. Именно эту исконную и безымянную санньясу описывает Брихадараньяка Упанишада: «Лишь познав Его (великий нерождённый Атман), человек становится муни. Желая лишь Его одного как своей локи, странствующие монахи начинают свои скитания. Хорошо зная это, мужи древности не желали потомства: “На что нам продолжение рода теперь, когда Атман – вся наша лока”? Поднявшись над желанием иметь сыновей, богатство, локи, они отправляются в странствия и живут на подаяние» (4.4.22) [42] .

[41] По преданию, приведённому в главе 9 Деяний апостолов, Савл (будущий апостол Павел), направляясь в Дамаск с целью ареста членов местной христианской общины, испытал по пути мощный духовный опыт, заставивший его пересмотреть своё мировоззрение: «Когда же он шёл и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня?» (Деян. 9:3-4).

[42] Этот же стих в переводе А. Я. Сыркина (М.: Наука, 1992): «Поистине, он – великий нерождённый Атман, состоящий из познания, [находящийся] среди чувств. В этом пространстве в сердце лежит господин всего, владыка всего, повелитель всего. Он не становится от хорошего деяния большим и не становится от нехорошего деяния меньшим. Он – властитель всего, он – повелитель существ, он – хранитель существ. Он – мост, [служащий] границей для разделения этих миров. Брахманы стремятся познать его изучением

вед, жертвоприношением, даянием, подвижничеством, постом. Познавший его становится аскетом. Желая лишь его как [свой] мир странствуют странствующие монахи. Поистине, зная это, древние [мудрецы] не желали потомства. “Что делать с детьми нам, у которых этот Атман и этот мир”, – [говорили они]. И поднявшись над стремлением к сыновьям, над стремлением к богатству, над стремлением к миру, они вели жизнь нищенствующих монахов. Ибо стремление к сыновьям есть стремление к богатству, а стремление к богатству есть стремление к миру, – ведь оба они – лишь стремления. Он, этот Атман, [определяется так:] “Не [это], не [это]”. Он непостижим, ибо не постигается, неразрушим, ибо не разрушается, неприкрепляем, ибо не прикрепляется, не связан, не колеблется, не терпит зла. Того, [кто знает это], не одолевают эти две [мысли]: “По такой причине я сделал зло”, “по такой причине я сделал добро”, – он сам одолевает обе эти [мысли], его не жжёт сделанное или несделанное».

Другой вид санньясы (вивидиша-санньяса) человек принимает ради обретения джняны (знания) и мокши (освобождения). И это подлинный знак величия индийского общества, что его традиция призывает человека посвятить последний этап жизни поиску истинного Я, отвергнув всё прочее, как если бы он уже был мёртв. Санньяса, если жить в ней неподдельно, следуя всем принципам, – несомненно, самый прямой путь, чтобы стать джняни и обрести освобождение. Но даже в этом случае совершенно понятно, что никто бы никогда не принял санньясу, если бы прежде хоть на мгновение не увидел свет в своих собственных глубинах и не услышал внутренний призыв. Ибо ни один искренний искатель не сможет избежать ощущения Тайны, читая писания или жизнеописания святых и тем более наслаждаясь сатсангом великих душ. Но этот свет ещё слишком тускл, чтобы направлять всю его жизнь или привести к полному «перевороту» души ( [43] , conversio [44] в их этимологическом смысле), что характерно первому виду санньясы. И здесь ему на помощь придут все правила, установленные традицией, главные из которых мы уже отметили. Но всё же однажды, когда он осознает, что простое соблюдение религиозных правил никогда не приведёт его к истинному знанию Брахмана, он отправится на поиски мудрого гуру, который, хотя бы в теории, сможет направить его монашескую жизнь в правильное русло и в конце концов даст посвящение. Однако, к сожалению, в наши дни инициирующий гуру редко становится мокшада-гуру, о котором говорит Брахмавидья Упанишада, кто передаст спасительное знание от сердца к сердцу, а не просто поведёт о нём разговор или укажет к нему путь.

[43] (метанойя) (греч.) – «перемена ума», синоним покаяния в раннехристианской традиции.

[44]conversio (конверсио) (лат.) – «превращение», «изменение», «переворот».

Гуру воистину необходим каждому, кто хочет прогрессировать на духовном пути. Это безоговорочно утверждают и Мундака (1.2.12-13 [45] ) и Катха (2.8 [46] ) Упанишады. Гуру – это человек, который не только услышал или прочитал о пути к спасению (мокше), но сам достиг этой цели и уже из собственного опыта может направлять других; через него беспрепятственно сияет «бездымное пламя Пуруши, пребывающего в сердце» (Катха Упанишада, 2.1.13 [47] ). К своему гуру ученик должен иметь абсолютную шраддху (веру) и безусловную преданность, включающую в себя и веру, и послушание в самом полном смысле этих слов. Гуру для ученика – это проявление самого Бога, и преданность гуру – это последняя, лежащая за пределами всякого внешнего поклонения и всех мурти (образов) ступень его паломничества к трансцендентному в своей непроявленности Брахману. Лишь такому ученику гуру передаст высшее знание: сначала устами для слуха, а затем, большей частью в молчании, от сердца к сердцу. Он шаг за шагом поведёт его к контролю над чувствами и умом. Он воспитает в нём вайрагью (бесстрастие) и вивеку (различение). Подчас он будет очень строг к нему, не давая отдыха или послабления. Но так же будет смягчать жёсткость своей добротой, ведя ученика по пути истинного понимания, лишь одно которое сделает его тапас плодотворным (Мундака Упанишада, 3.2.4 [48] ).

[45] См. прим. 21.

[46] Этот стих в переводе А. Я. Сыркина (М.: Наука, 1967): «Нет здесь [иного] пути, [если оно] не объяснено другим [человеком]; ибо оно неподвластно рассуждению, тоньше тонкого».

[47] Этот стих в переводе А. Я. Сыркина (М.: Наука, 1967): «Пуруша, величиной с большой палец, подобный пламени без дыма, владыка бывшего и будущего. Он – сегодня, он – и завтра. Поистине, это – То».

[48] Этот стих в переводе А. Я. Сыркина (М.: Наука, 1967): «Этот Атман не постигается ни [человеком], лишённым силы, ни небрежным или же бесцельным подвижничеством, но кто, наделённый знанием, усердствует в этих средствах, Атман того проникает в пристанище Брахмана».

Постепенно гуру поможет ему раскрыть тайну истинной молитвы. В начале, конечно, он не станет открывать высоты адвайтистского опыта, ибо, если ученик ещё не готов, подобный опыт может быть опасен, как наилучшее лекарство, принятое не вовремя. Покуда человек обладает сильным чувством эго (ахамкара), Бог неизбежно будет оставаться для него «другим». И потому адвайта может быть для него лишь сугубо интеллектуальной идеей, но не реальным опытом, что способно привести к погибельному возрастанию самомнения и, в конце, чудовищному развитию эго. В начале гуру научит ученика погружать свой ум в безмолвие, отрывая его от объектов чувств и воображения (пратьяхара) через удержание внимания в одной точке (дхарана, экаграта) и непрестанное повторения имени Бога (намаджапа). В конце концов, когда ученик станет уже достаточно свободен от желаний и эгоцентризма и познает блаженство внутренней тишины, только тогда гуру, сам будучи брахмаништхой, утвердившимся в Брахмане,

Передаст ему высшее знание о Брахмане,

Самую Его суть,

В котором он сможет познать Истину,

Вечного Пурушу.

(Мундака Упанишада, 1.2.13)

И проведёт его, безгрешного, через врата солнца,

Где за пределами смерти пребывает неразрушимый Пуруша.

(Мундака Упанишада, 1.2.11) [49]

[49] Эти же стихи в переводе А. Я. Сыркина (М.: Наука, 1967): «Пусть правдиво передаст то знание Брахмана, благодаря которому знают неуничтожимого пурушу – истину» (1.2.13); «Идут, безгрешные, через врата солнца [туда], где – тот бессмертный пуруша, негибнущий Атман» (1.2.11).

Санньяси, как и раннехристианский монах, совершенно акосмичен. И не поняв этого, невозможно верно распознать ни его единственное обязательство, ни ту полную свободу (и не-обязательство перед миром), которыми он наслаждается. Пока он ощущает чувство долга или обязанности перед кем-либо, исходит ли оно изнутри или навязано извне кем-то другим, он далёк от подлинного идеала санньясы и не исполняет основную задачу своего ухода от общества – быть свидетельством единого Абсолюта. Такой идеал трудно достижим в наши дни, когда происходит постоянное давление на индусских санньяси (равно как и на христианских монахов на Западе), чтобы заставить их делать то или иное, тогда как поистине единственное, что может от них требоваться – это просто БЫТЬ в глубочайшем смысле этого слова.