Санньяса или Зов пустыни

Абхишиктананда Свами

По этой причине садху не ищет удовольствий, которые может предложить этот мир. И, тем не менее, у него всё ещё остаются некоторые базовые нужды: пребывая в этом теле, он нуждается в пище для поддержания жизни и одежде, защищающей от холода и жары. Однако, выбирая приемлемое и необходимое для себя, он будет руководствоваться не столько правилами, установленными в шастрах (писаниях), сколько внутренним чувством различения, вивекой, которое без устали шепчет: «Довольствуйся столь малым, как только возможно, и лишь тем, без чего невозможно прожить»…

В отношении пищи общее правило санньяси таково, что он должен принимать её подобно лекарству – не для наслаждения вкусом, но лишь для поддержания жизни тела. И, разумеется, он должен строго придерживаться вегетарианской

пищи. Кроме того, как требует Мундака Упанишада, ему следует питаться лишь тем, что он получил в качестве подаяния; и в Индии это даже более важная характеристика отшельника, чем монашеское одеяние. Ибо, воистину, у него больше нет дома с очагом, на котором он мог бы приготовить пищу, да и её приготовления, как отвлекающего фактора, ему следует избегать. Но еще важнее во всех вопросах качества, количества и даже самого наличия пищи – полностью зависеть от других, ибо таково наилучшее упражнение в предании себя божественному Провидению. Совершенная ненадёжность и отсутствие какой-либо опоры в этом мире суть самая основа санньясы. В конце концов санньяси больше не обязан совершать никаких действий и исполнять никакую карму. Он освободился от всех обязательств в этом мире, в том числе и по отношению к своему собственному телу. Он больше не может трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь, ибо все его поступки отныне направлены лишь на внутреннее созерцание.

Его нищета и совершенная свобода снова проявляются и в одеянии санньяси: его одежда пока так же скудна, как и пища, потому что на практике ещё невозможно иначе. Но Упанишады утверждают, что по мере всё более глубокого погружения во внутренний опыт, его тело будет всё меньше нуждаться в одежде. И, в конце концов, садху должен будет довольствоваться любым обрывком ткани, подобранным на обочине и пригодным лишь для набедренной повязки (каупинам), или и вовсе ходить обнажённым. Ему не важно, что могут сказать об этом люди: если он обнажён, то не для того, чтобы привлечь к себе внимание – его внешняя нагота должна быть лишь отражением внутренней обнажённости и свободы от всех желаний, а иначе она будет показной и притворной.

Свободный от забот и желаний садху идёт по миру, словно вовсе к нему не принадлежащий. Ничто и никак не затрагивает его (ср. 1 Кор. 7:29-32). Как говорят древние тексты, он подобен слепому, глухому и немому. Ему безразличны слава и позор, поскольку он вышел за пределы всех двандв, пар противоположностей, таких как холод и жара, страдание и удовольствие, удача и неудача. Он ни в чём не видит больше двандв, никого не оценивает, не сравнивает и не считает себя выше или ниже других. В своём видении Атмана, истинного Я, он оставил позади само чувство отличности: ибо по отношению к кому он теперь может быть «другим»?

У него нет больше постоянного жилища, он – а-никетанах. Движимый Духом, он может останавливаться просто под деревом или в пещере, на берегу реки или в заброшенном здании, но никогда не в собственном доме. И потому его принято спрашивать не «Где ты живёшь?», а «Где ты сидишь?», «Где твоя асана (подстилка для сидения)?». Он блуждает из одного места к другому и ест и спит там, куда бы скитания ни привели его к полудню или на закате. Единственно запретные для него – те места, где он жил до принятия санньясы или где могут повстречаться его родственники и друзья. В остальном его свобода абсолютна; у него ни перед кем нет обязательств, и никто так же не обязан перед ним. В этом мире нет больше ничего, что он мог бы назвать своим, ибо он более не может даже называть «собой» этот сгусток плоти и мыслей, из которых состоит его шарирам. Он – нирмамо нирахамкарах (свободный от «я» и «моё»: Бхагавадгита, 12.13 [37] ). И хотя шастры позволяют ему приостановить скитания на четыре месяца сезона дождей, но и в его пещере или хижине (кутире) должен присутствовать лишь самый минимум, который обеспечит его основные нужды.

[37] Этот стих в переводе В. Г. Эрмана (М.: Ладомир, 2009): «Ко всем существам не питающий злобы, дружелюбный и сострадательный, бескорыстный, несебялюбивый, равный и в горе, и в счастии, терпеливый».

В

условиях современного общества и изменений в людском мировоззрении, многие санньяси решили оставить жизнь на подаяние и постоянные скитания. Однако сам идеал остаётся и должен оставаться неизменным, несмотря на все другие изменения, требуемые временем или обстоятельствами: каждый санньяси, несомненно, должен получить опыт паривраджьи (скитальческой жизни) в течение достаточного периода времени. В любом случае, помимо официальных и «заметных» санньяси, в пещерах, гротах и на дорогах Индии по-прежнему живёт бесчисленное множество аскетов без какого-либо статуса, которые безразличному или даже враждебному взору прохожих могут показаться обычными нищими. Но именно через таких людей древний идеал яти (отрекшегося от мира) сохраняется и передаётся потомкам. Им безразличны меняющиеся времена: они приходят и уходят, как им заблагорассудится, свободные ото всех забот, покрытые лишь обрывком ветоши или и вовсе без одежды. Они спят, где придётся, едят любую пищу – будь то дикие плоды и коренья из джунглей или зерно, смоченное в воде, но будут и совершенно счастливы, даже если в течение многих дней им не достанется ничего, кроме воды.

Но, в любом случае, даже те, кто чувствуют себя обязанными приспособить свой образ жизни к современным условиям, живут в матхах (монастырях) или ашрамах и зависят от севы (подарков и подношений) учеников, ничуть не меньше обязаны сохранять дух нищеты и отречения во всём, что касается пищи, одежды и крова. Брать больше того, что жизненно необходимо, будет равносильным отказу от идеала, который они исповедуют. В своих Письмах в Ашрам Гандиджи называет подобное поведение обыкновенным воровством.

Санньяси оставил человеческое общество, чтобы жить в безмолвии и одиночестве. Но даже когда он окажется среди людей, то не будет предаваться досужим разговорам или интересоваться последними новостями. И действительно, какая польза для него в мирских новостях или как они смогут помочь ему в его внутреннем паломничестве? Однако отсутствие интереса к людям и событиям со стороны садху вовсе не означает, что он эгоист, сосредоточенный лишь на себе одном. Совсем наоборот – чтобы разделить бесконечность истинного Я, «я» самого садху должно расшириться до размеров всей вселенной. В действительности, собственные заботы занимают его столь же слабо, как и заботы других – и это, воистину, лучшее доказательство искренности его отрешённости от мира и других людей. Его призвание ведёт его в ином направлении. Некоторые чувствуют привязанность к мирским заботам, другие – к труду на благо общества и человечества. Садху же живёт у самого Источника, и не его долг следить за каналами и руслами, ведущими вниз. Его задача, если можно так выразиться, – обеспечить полноводный и непрерывный поток из этого Источника.

Если санньяси раскрывает уста, то обычно лишь для того, чтобы говорить о внутренней Тайне и о том, как обнаружить Её, сокрытую в глубинах сердца. И, конечно, он будет тщательно избегать любых сугубо интеллектуальных бесед: научные семинары и конференции, или даже собрания религиозных деятелей уже не для него. Но он никогда не откажет в помощи смиренному и искреннему искателю, подлинно устремлённому к брахмавидье, и покажет ему путь в пещеру сердца. Однако, даже общаясь с учениками, он будет не слишком полагаться на вербальную передачу «устами для слуха»: ибо на более глубоком уровне, за пределами слов, появится прямая связь от сердца к сердцу в самом Духе; и часто намного точнее, чем любые слова, его послание будет передавать безмолвие.

В какой степени санньяси должен пользоваться книгами? Может ли он читать их, чтобы поддерживать связь с мудрецами прошлого и настоящего? Многие выдающиеся садху, если и имели, то всего несколько книг. Даже небольшая библиотека плохо сочетается с жизнью в скитаниях, которая остаётся высшим идеалом индусского монаха. Кроме того, можно процитировать одного пожилого садху с Аруначалы: «Какой смысл в умении читать и писать? В сердце каждого из нас всегда раскрыта живая книга – разве этого недостаточно?» Многие санньяси откровенно недоумевают, обнаруживая в кутире так называемого садху даже небольшую библиотеку: «Неужели ты надеешься обрести внутреннее видение со всем этим?»