Санта-Клаус, или Отец на Рождество

Мецгер Барбара

Грейс-Энн и мальчики остались в крошечной ризнице, собирая вокруг себя других учеников воскресной школы, которые должны были участвовать в пьесе этой ночью. Пока прихожане рассаживались в церкви, она поправляла головные части костюмов, распределяла бутафорию и успокаивала расшалившиеся нервы. Как раз перед тем, как ее отец начал службу, Грейс-Энн вручила детям рождественские подарки – варежки, маленькие волчки и кукол, сделанных из деревянных прищепок – чтобы они вели себя тихо. Одна из матерей должна была остаться с актерами, в то время как Грейс-Энн присоединилась к хору для первого гимна.

С того места, где она сидела, ей было видно, как позади несгибаемой спины отца неуверенно улыбается

матушка. Грейс-Энн ободряюще кивнула ей. Позади них, почти каждый ряд маленькой церкви по обе стороны прохода был заполнен людьми, а некоторые прихожане даже стояли у двери сзади. Она знала, что это не потому, что в церкви не хватает мест, а для того, чтобы легче было выйти, когда викарий начнет метать громы и молнии. У тех несчастных, кто сидел на нескольких первых рядах, такой возможности не было, ведь они находились почти под самым бдительным оком викария. Они даже не могли пересесть подальше, в темные уголки, где можно было вздремнуть во время разглагольствований Беквита, потому что имена этих прихожан были вырезаны на скамьях, как у семьи сквайра. Грейс-Энн знала, что Люси Макстон привела с собой своего жениха, но не могла понять, из-за чего Пруденс была так взволнована. У этого молодого человека совсем не было подбородка. А миссис Макстон в который раз намеренно забыла проветрить свои меха до сегодняшнего дня, потому что была закутана в горжетки с глазками-бусинками, а сквайр уже чихал и вытирал глаза. Грейс-Энн еще с детства знала, что чихание непременно станет усиливаться на протяжении проповеди викария. Она всегда гадала, что иссякнет раньше – голос ее отца или терпение сквайра.

Самый первый ряд, конечно же, был оставлен для Уоррингтонов. Если бы его светлость встал и вышел, то в опасности оказалась бы не его бессмертная душа, а пост викария, так что на сегодня, по крайней мере, им была обеспечена более короткая речь, чем обычно. Хвала Небесам, подумала Грейс-Энн, надеюсь, что это будет так – ради детей. А затем она подумала: «Боже, разве герцог сегодня не выглядит просто замечательно!»

На нем были панталоны кремового цвета и коричневый бархатный сюртук, который почти совпадал по цвету с его волосами. Уголки воротничка его рубашки не были такими высокими, как у нареченного Люси, так же, как и узел его сияющего шейного платка не был таким сложным, но именно Лиланд казался лучше одетым и более уверенным в собственном костюме. Кроме того, у герцога был сильный, решительный подбородок, всего лишь с намеком на ямочку. Уэр определенно выглядел мужчиной по сравнению с юнцом-женихом.

Как Грейс-Энн во время молитвы разглядывала его светлость, точно так же и он наблюдал за тем, как она наблюдает за ним, а потом улыбнулся ей. Смутившись, Грейс-Энн быстро опустила глаза на молитвенник, лежащий у нее на коленях. Но она знала его наизусть, и довольно скоро ее разум снова начал блуждать, как раз в направлении герцога. Должно быть, это бриллиант в его шейном платке притягивал ее взгляд, или массивное золотое кольцо на его пальце, которое сверкало, когда Лиланд переворачивал страницы или крошечная веточка остролиста в его петлице. Или блеск его глаз, когда он снова поймал Грейс-Энн на том, что она смотрит на него. В этот раз Уэр подмигнул ей.

Грейс-Энн заставила себя сконцентрироваться на насущных делах. Это же церковь и Рождество! Она не имеет права пялиться на одного из прихожан, не важно, насколько он привлекателен. Кроме того, пришло время петь следующий гимн.

По крайней мере, хор внимательно следил за происходящим. Голоса Пру и Лайама мелодично сливались с остальными. Значит, они все же практиковались, вопреки ее страхам. Единственные диссонансные ноты старого гимна слышались со стороны молящихся: щебечущее сопрано миссис Макстон и фальшивое

пронзительное пение Юдоры, тетушки Уэра, пытающейся заглушить жену сквайра. Грейс-Энн подняла глаза – она просто не смогла удержаться – и увидела, что губы Уэра шевелятся, но, насколько она могла слышать, герцог не издал ни звука. Тони был лишен музыкального слуха; по всей вероятности, у герцога его не было тоже. То, что он не был совершенством, каким-то образом заставило Грейс-Энн почувствовать себя лучше. И еще лучше ей стало, когда она заметила черную повязку на его рукаве, которую Уэр надел в знак уважения к своему кузену. Отлично, подумала она. Если он уважает память Тони, то будет уважать и его вдову. Больше не будет никаких шокирующих неприличных предложений с его стороны.

Папа начал свою проповедь, пока Грейс-Энн размечталась о том, что значить быть любовницей такого мужчины.

– Я вижу лица, которых не видел в этой церкви с прошлой Пасхи. Что, неужели Бога прославляют только по праздникам? Я слышу голоса, о которых точно знаю, что они упоминают всуе имя Божье. Не стыдитесь ли вы теперь воспевать Ему хвалу? Я знаю, что среди вас есть те, кто испытывал вожделение и алчность, лгал и обманывал. Раскайтесь в своих грехах, говорю вам, а не то будете вечно гореть в адском огне.

Менее ханжеский человек мог бы давно догадаться, почему он так редко видел некоторых своих прихожан. Но не папа. Но как мог даже папа разглагольствовать о грехе именно в этот день, когда должен был ликовать вместе со своей паствой, празднуя рождение спасителя? Хотя с другой стороны она сама думала о грехе, так что виновата не меньше его. Сквайр снова начал кашлять.

– Я знаю, что среди вас есть те… – взгляд викария обратился на первую скамью, и Грейс-Энн вовсе не считала, что он имеет в виду тетушку Юдору, -…кто играет и прелюбодействует. По воскресеньям!

Сквайр хмыкнул, а Прю хихикнула позади Грейс-Энн. Боже мой, что бы герцог ни сказал папе в тот день в кабинете, это должно было быть и в самом деле страшным, раз вызвало такое возмездие. Его светлость выглядел мрачнее тучи, но не отводил взгляда.

– И я знаю, что среди вас есть те, кто осквернят святость рождения Христа весельем и злоупотреблениями, языческими ритуалами и своекорыстной жадностью.

Теперь большая часть собравшихся заерзала на скамьях. Может быть, они слишком долго сидели; возможно, они думали об оставшемся дома напитке из горячего эля с печёными яблоками, сахаром и пряностями, об обеде с гусем и о подарках.

Как раз в тот момент, когда викарий переводил дух, собираясь с силами для торжественного финала, чтобы призвать проклятие на их головы, если они не покаются, из задней части церкви донесся детский голос:

– Мама, еще не пора идти домой? Мы же пропустим Рождество!

Грейс-Энн не могла догадаться, что это за ребенок семенил по центральному проходу, но она определенно знала, чей он. С лицом таким же красным, как и варежки ее сына, Грейс-Энн наблюдала, как Мэг бросилась за ребенком и промахнулась. Двое лакеев в герцогских ливреях сумели преградить путь мальчику и увели его обратно в ризницу, в то время как все остальные прихожане засмеялись.

Викарий, разъярившись настолько, что едва мог говорить, застучал кулаком по кафедре, но было слишком поздно. Никто не слушал, никто не собирался воспринимать его всерьез, когда его собственная семья не делала этого. Бросив сердитый взгляд на старшую дочь, Беквит дал сигнал петь последний гимн.

С последними куплетами хор начал двигаться по проходу к задней части церкви, а пономарь погасил несколько свечей, достаточно для того, чтобы прихожане могли притвориться, что не замечают неистовых перемещений, когда стулья начали передвигать назад и вытаскивать вперед тюки сена.