Сантехник, его кот,жена и другие подробности

Сэ Слава

Когда женщина закричала «хоп! хоп!», стало ясно, щас она споткнётся и будет беда. Стоящие поодаль прикинули на сколько увеличится их порция шашлыка, если дама упадет удачно – сразу хотя бы на троих.

Но тётя сменила концепцию. Она придумала кокетливо сесть мужчине на колени. Не знаю, чем именно привлекли её Юрины мослы. Наверное, у некоторых женщин в заду есть специальный орган, распознающих свежих холостяков.

Юра видел какая попа близится. Успел подумать, что вместо ужина будет реанимация, но спастись уже не мог. Женщина села.

И что‑то хрустнуло. Два раза. Первым понятно, был стул. А потом, когда они упали, был ещё второй «хрусь», пронзительно‑печальный, похожий на Гибель Любви. Все ясно слышали этот скорбный

звук.

Юру достали, отряхнули, вправили что вправилось, ненужное отломали, выбросили. Женщине сказали правду, она обиделась, ушла.

Юра молчал весь вечер, а к утру написал сразу тридцать матерных частушек.

Я вам не могу их тут спеть, вы сразу разбежитесь.

51

Стоял во дворе грузовик, ЗиЛ. В кузове – ящики. И на них такие надписи волнующие. Ирис «Золотой ключик», леденцы «Монпасье», батончики «Буратино», карамель «Раковая шейка».

Кто‑то из пацанов высмотрел, вычитал, и мы спланировали дерзкий налёт. Решили грабить днём. Цель нападения – ящик с надписью «барбариски». Лезть поручили Ромке Паталую. Не поручили, просто забросили в кузов тело. Он длинный, но лёгкий. Кричим:

– Сбрасывай ящик!

Рома лазил, лазил… Сбросил ящик. Спрыгнул сам. Добычу взвалили опять же на Рому.

– Теперь беги!

Рома побежал. Все орали, куда надо сворачивать, но Рома бежал только прямо, как паровоз. От страха, наверное, разучился поворачивать. Он худющий такой, дохлый, галопирует неэстетично и неэффективно. Все носятся вокруг, советы дают, как дышать, как носком толкаться и шаг делать шире, и что «Рома‑сука‑куда‑прёшь‑давай‑на‑стадион»… А он только сипит, синеет и сгибается в вопросительный знак.

Забежали за железную дорогу. Тут у Паталуя крен случился, вправо. По большой дуге обогнули одинокий гараж и побежали назад. Опять через железку, потом влево на мост, потом назад, под мост…

Цель наша не имела топографического выражения. Мы бежали, пока Рома упадёт. И он рухнул. И сказал Рома односложно, что больше не может, очень устал и переживает полное крушение надежд из пяти‑шести букв, вторая «И», и это не «фиаско».

В результате петляний от ЗиЛа отбежали шагов на сто, не больше. Но уходить от погони надоело, хотелось уже делить. Осмотрели. На этикетке значился «золотой ключик» – не барбариски. Роме, теряющему под кустом интерес к жизни, попеняли на невнимательность, но в целом простили, обошлись пендалем. Стали драть фанеру. Потом упаковочную бумагу.

Конечно, никакие это не конфеты были. Это были резинки под консервные крышки, огурцы дома закатывать. Целый ящик. Советская промышленность тару экономила.

– Так вам и надо, сволочи! – пошутил Рома из‑под куста зелёным голосом.

Мы в гневе все местные берёзы резинками увешали. Швырялись. Хотели ещё шины ЗиЛу проколоть, из мести, но запалу не хватило.

При том при всём нашу компанию учителя называли «хорошие мальчики». Наверное потому, что мы никогда не грабили поезда.

52

Школа. В день первый Маша зевнула:

– Всё нормально, только гладиолусы тяжёлые.

В день второй жаловалась на скуку – никто не спрашивает, а она знает всё и могла бы рассказать. Про динозавров – так даже в лицах и с примерами на живых людях.

В третий день Маша потеряла телефон и кошелёк. Жизнь сразу стала ярче. Машу спрашивали все подряд и помногу раз. Правда, задавали не как хотела, научные вопросы о монстрах, а мелочи – где твои мобильник, кошелёк, и совесть, девочка. Хоть им ясно было сказано – потеряла. Потом, как и обещала, всё само нашлось на полу под партой. Кроме совести, которая по сути лишь метафора и не может ни пропасть, ни обнаружиться. Это вы должны понимать, взрослые же люди.

53

Ездил в детстве на охоту, на уток. С мужиками. Мужики матёрые, вкусно вонючие водкой, портупеей и носками. Настоящие охотники. Матюки такие, что чуть громче – утки бы падали без выстрелов. От шока.

На спине плачущего в гору газона жарили яичницу. Куриные яйцы жарили, собственными рисковали в сантиметре от сковороды, прикрученной (казалось!) прямо к газовому баллону. На полном скаку. Весело и страшно!

День ехали. Байки и гогот. К ночи добрались до хутора. Долго пили, потом шли спать на сеновал. Детей двое – я и не помню уже кто. Забрались на вершину, смотрели спутники. Раз в десять минут прибывали ослабшие. Все нанизывались задами на вилы, спрятанные в сено для юмора, ойкали и головой вперёд втыкались в пыльные травы. К четырём утра стог был нафарширован мужиками под завязку. Пятки торчали во все стороны, как орудия броненосца. Сеновал Потёмкин‑Таврический.

Последним пришёл Иваныч. Самый голосистый и бездонный. Он тоже ойкнул, почесал уколотое полушарие и почему‑то полез спать в собачью конуру. Схватил мухтара за уши, выволок из будки и занял нагретое место.

Утром все мужики злющие, будто не мухтара, а их с тёплого повыгоняли. Рожи синие, губы как сосиски. Один Иваныч, счастливый, спит в центре двора пузом к солнцу. Он встал в пять утра и выпил три бутылки, оставленные компанией на опохмел. Остряк, Бэнни Хилл.

Никто не смеётся. Даже не улыбается сардонически. Взяли проглота за конечности, раскачали, вбросили в кузов, поехали дальше. В тишине. В страшном молчании. Иваныч издевательски храпит весь остаток пути. Нагло. Точно в уши и звенящие мозги. Потом была собственно охота. Пальба, спаниели таскают селезней, в каждом кусту свой Мюнхаузен. Иваныч тоже шёл охотиться, но теперь спит в луже. Потом рассказывал, что просто устал, и подумал «на фиг!», и лёг, и уснул. А вечером встал и полез по камышам уток собирать. Больше всех набрал. Ни разу не пальнул в тот день. Зато на следующий – повесил на сук жестянку из‑под сардин в томате, отсчитал полста шагов и по‑Лермонтовски поднял ствол. Проверял себя на меткость. Естественно, засадил кому‑то в Ж. Всего одна дробина, но извинялись всей компанией, поили вражеских охотников… И всю дорогу – Иваныч… Иваныч… Иваныч… Как А. Калягин в «Зд., я ваша тетя». Пока в кадре – всё переливается и блестит. Выходит за рамку – будто потеряно что‑то… Я вовсе не стремлюсь к алкоголическим подвигам. Меня восхитила тогда Иванычева отдельность от всех. Бесконечная свобода, которая не через убегание от общества рождалась, а прямо тут, в присутствии. Не нравится – сами бегите. Беспредельный кураж. Теперь скажите мне, что такое обаяние?

54

У доктора дочка, они приехали на день рождения к одному мальчику. Подарили вот‑такенную машину. Мальчик покосился…

Спрашивает:

– Ты же врач?

– Врач…

– Никуда не уходи!..

Теперь доктор сидит, пришивает лапу медведю. Аккуратненько так, крепко‑накрепко. Он хирург по образованию, а в клятве Гиппократа говорится про помощь всем печальным существам, не только людям.

Люська – циник по образованию – побежала в прихожую, схватила свою дублёнку и стала подсовывать вместе с оторванной пуговицей.