Сапфировая королева

Вербинина Валерия

– Нет, – твердо ответил Пятируков, – им не под силу будет.

– Думаешь? – усмехнулся Хилькевич, косясь на часы. Однако в глубине души ему было все же приятно, что старый друг придерживается именно такого мнения.

– Кто-то должен прийти? – спросил Агафон.

– Да, – ответил хозяин. – Розалия. И еще граф.

Однако первыми пришли вовсе не они, а ростовщик Груздь, раздраженный до такой степени, что остатки волос на его голове прямо дыбом стояли. Хилькевич мрачно посмотрел на него.

– Кажется, мы уже говорили по поводу

склада, – промолвил король дна. – И я пообещал тебе, что внакладе ты не останешься.

– Не останусь? – взвизгнул Груздь. – И как, интересно, я буду торговать барахлом, если в мои лавки заявилась с обыском толпа народу? Меня вообще хотят закрыть, к твоему сведению! Нашли какие-то старые жалобы и якобы проверяют их. Вспомнили даже карикатуру в местной газете… А ухмылки на их рожах? Я только посмотрел на них, сразу же сослался на то, что мне приспичило по неотложному делу… И через сортир, там у меня дверка особая, побежал дворами, дворами… Мне адвокат нужен, Виссарион! Я старый человек, я не переживу тюрьмы!

– Опа… – негромко проговорил Пятируков в пространство. Хотел добавить что-то, но покосился на Виссариона и прикусил язык.

Впрочем, Хилькевич понял его и без слов. Баронесса Корф действовала на редкость последовательно: после склада с контрабандой и опиумом она принялась за лавки, сбывавшие краденое, и за ссудные кассы, которые выдавали деньги под залог имущества, зачастую опять же краденого. «Что будет следующим? – подумал Хилькевич. – Заведения Розалии?»

И когда бандерша наконец явилась, повиснув, как всегда, на руке своего ненаглядного Жоржа, Хилькевич без обиняков заявил ей:

– Розалия, нам надо закрываться.

– Что? – неожиданно высоким голосом заверещала пани Малевич. – Закрываться? Мне? С какой стати? Как прикажешь понимать твои слова, Виссарион?

– То есть как закрываться? – возмутился и сутенер. – Может, сразу пойти сдаваться?

Хилькевич объяснил, что пока столичная дама – чтоб ей было пусто! – находится в их городе, им следует соблюдать повышенную осторожность. Груздь, полулежа в кресле, стонал, что не переживет тюрьмы и что скандал его убьет.

Вскоре явился граф Лукашевский, постукивая тросточкой, и довел до всеобщего сведения, что Груздя везде ищут – в его лавках нашли краденые вещи и жаждут получить объяснения, каким образом они оказались у него.

– Да мало ли что нашли, – хладнокровно ответил Хилькевич. – Принесли какие-то люди, вот и все. Кто именно, записано в книгах, а если адреса и фамилии указаны липовые, что ж – он не обязан всех их проверять. Я правильно говорю?

– Правильно-то правильно, – вмешалась Розалия, – но все это должен изложить адвокат. И хотелось бы, чтобы репортеры обо всем не пронюхали!

– Еще и репортеры! – застонал ростовщик. – О, я не переживу!

Теперь он походил уже не на сушеный гриб, а на гриб раздавленный.

– Не дрейфь, Макар Иваныч, – сказал Пятируков, чтобы подбодрить его. – Мы с тобой, и мы тебя не оставим!

– Господи,

и за что мне такая напасть? – выдавил из себя Груздь, держась за грудь. – За что?

Граф Лукашевский кашлянул.

– Как я понял, – доложил он, блестя глазами, – ищут то, что уворовал Валевский. Вот нашим кассам и досталось.

– Не вашим, а моим! – злобно огрызнулся Груздь. – Вас-то никто еще не трогал!

Розалия достала платок и вытерла пот, катившийся по лицу. Ее румяна уже расплылись по жаре и превратились в бесформенные пятна.

– То есть им нужен все-таки Валевский, а не мы, – прогудела мадам и повернулась к Лукашевскому. – А ты его спугнул!

– Я? – Граф сделал большие глаза, хоть и отлично понимал, что в случае чего они его не спасут.

– Тебя послали за ним, – ледяным тоном промолвил Хилькевич. – А ты, вместо того чтобы привести ко мне, упустил его, и Леон скрылся. Нехорошо, Антонин!

Жорж ухмыльнулся и изрек, потирая ус:

– Наш Антонин такой один. Но это если верить его словам о револьвере и прочих подробностях встречи, о которой недавно была речь.

– Жорж! – рявкнула Розалия, теряя терпение.

– Что? – повернулся к ней сутенер. – Вы хотите презренной прозы, мадам? Ну так вот вам! С таким же успехом можно верить, что Антонин прирезал нашего польского коллегу, бросил его труп в гавань, а парюру припрятал. И теперь просто морочит нам голову.

Граф Лукашевский потемнел. По выражениям лиц присутствующих он понял, что такая гипотеза была им куда больше по нраву, чем рассказ о том, как Валевский отделал его и выставил за дверь.

– Я сказал правду! – выкрикнул Антонин. – У него был револьвер! Он чуть не убил меня!

– Однако почему-то ты остался в живых, – бросила Розалия. – И ты сам, кстати, вызвался пойти проверить, точно ли это он.

– Верно, – согласился Пятируков. – Никто тебя не заставлял! Даже не просил!

– Вы меня обвиняете? Да вы… вы…

Минут десять в гостиной стоял шум. Складывался он из воплей возмущения, принадлежащих графу, просто воплей, принадлежащих остальным обитателям дна, и, наконец, матерных выражений, причем настолько крепких, что любое перо покраснеет, пытаясь передать их на бумаге. Из-за шума никто даже не услышал, как растворилась дверь, и на пороге возник маленький китаец. Сегодня он казался еще более замкнутым и еще более печальным, чем обычно.

– В чем дело, Вань Ли? – раздраженно спросил Хилькевич, наконец-то заметив нового посетителя.

– Я хотела сказать пло Глуздя, – пробормотал китаец и покосился на ростовщика. – У него неплиятности. Но я визу, вы и так знаете.

– Похоже, неприятности будут у нас у всех, если мы не отдадим Валевского, – огрызнулась Розалия. И обернулась к хозяину дома. – И на кой черт, Виссарион, тебе понадобилось разыгрывать героя? Отдал бы этой…

Ко всему привычный Жорж и то вытаращил глаза, услышав, какими словами его подруга честит баронессу.