Сапфировая королева
Шрифт:
– Я уже говорил вам… – начал закипать поляк.
– А я уже говорила вам, что не верю ни единому вашему слову, – перебила Амалия. – Давайте лучше побеседуем про замечательное сапфировое ожерелье, которое пан Половников нашел в вашем кармане.
– Ожерелье не мое, – возразил Валевский. – Я отнял его у Пятирукова, а Пятируков ради него убил Груздя.
Баронесса нахмурилась. Опять Груздь… старый ростовщик, мошенник, в чьей лавке ни с того ни с сего были обнаружены два трупа… И сапфировая подвеска, которую никак нельзя было оторвать, к примеру, в пылу борьбы.
Допустим, Пульхерия
Амалии было известно, что Сивокопытенко брал взятки, но царское ожерелье с огромными сапфирами – такое чересчур даже для Сивокопытенко. Так что, драгоценность попала в его руки случайно? Каким образом?
Или тут как-то замешан тот маленький человечек, который ей инстинктивно так не нравится, супруг Пульхерии Петровны? Но у него-то каким образом могло оказаться ожерелье?
Если нашел, то где? Если купил, то откуда деньги? И у кого вообще он мог его купить?
Амалия чувствовала, что дело начинает все сильнее занимать ее, хотя, собственно говоря, вовсе не оно должно было интересовать ее в эти минуты.
– И что, Пятируков так просто позволил отобрать у себя баснословную драгоценность?
Валевский улыбнулся:
– У меня с детства хорошо развит дар убеждения, госпожа баронесса. Помнится, еще пан Шледзь в приюте…
– Я помню, он был одним из первых, кого вы обокрали, – кивнула Амалия. – Вы увели у него все сбережения, и ваш воспитатель вынужден был наняться сторожем, чтобы хоть как-то прокормиться. – Она шевельнулась в кресле. – Что вы сделали с Пятируковым, пан Валевский?
– Вряд ли вам стоит беспокоиться из-за такой малости, – ответил Леон, усмехнувшись. – Полагаю, старый вор жив-здоров и вскоре будет пакостить по-прежнему. Я только слегка его проучил.
– Вот как? Значит, это он заставил вас ограбить дом де Ланжере? Вместе с Хилькевичем, к примеру?
– Не вижу смысла отрицать то, что вам и так, должно быть, отлично известно, – улыбнулся поляк. – Если вы увезли меня в Херсон, то, уж наверное, знаете, что произошло со мной у де Ланжере.
Амалия не стала уточнять, что появилась в доме полицмейстера уже после того, как Хилькевич и Пятируков ушли.
– И все-таки вы не сказали самого главного, Леон. Зачем все-таки вы вернулись из Херсона?
В ее устах имя «Леон» прозвучало очень просто, чуть ли не по-семейному.
Впрочем, двое собеседников и в самом деле были знакомы довольно давно.
– Я уже говорил, что хотел помериться с вами силами, – проворчал Валевский, косясь на Амалию. – Кроме того, мне не нравится, когда меня водят за нос.
Баронесса пожала плечами.
– Что ж, панна Русалкина и впрямь очень мила, а если к тому же месье Хилькевич угрожал, что с ней разделается…
– Это все ваши домыслы, – чуть поспешней, чем следовало, возразил Валевский. – Я ни словом о подобном не обмолвился.
– Тогда поговорим о нашем деле, – на удивление легко согласилась Амалия. – Вы – безвинная жертва клеветы и оказались в городе совершенно случайно. Парюры у вас нет и никогда не было, о том, где она находится, вы не имеете ни малейшего представления. Ожерелье попало к вам только потому, что вы решили свести счеты с господином Пятируковым, который со своим сообщником обманом заставил вас открыть сейф в доме господина де Ланжере. Вообще вам ровным счетом ничего не известно, и ничего нового вы мне не расскажете. Я правильно вас понимаю?
– Ну почему же, кое-что мне все-таки известно, – возразил обиженный Валевский. – К примеру, что некая особа делает вид, будто ищет драгоценности, тогда как на самом деле просто всех дурачит. И вообще, коли уж речь зашла о драгоценностях, я не услышал от вас ни одного объяснения, почему они должны быть именно у меня. За исключением, конечно, совсем уж фантастической версии, что украл их я, потому как больше некому.
Амалия подняла голову и возразила ровным голосом:
– Вынуждена разочаровать вас, пан Валевский, но то, насколько фантастична моя версия, не будет иметь для вас совершенно никакого значения. Потому что за вами числится столько всего, что одно разбирательство затянется на полгода, а то и дольше. Считайте, вам повезло, что ваша вина в деле похищения парюры не может быть доказана. Иначе, должна признаться, разбирательство было бы куда более коротким и проходило бы при закрытых дверях. Вы понимаете, что я имею в виду?
Валевский хотел было ответить язвительной фразой по поводу произвола, который творится в славной Российской империи. А заодно собирался пройтись на тему того, что жизнь и свобода человека здесь явно ничего не стоят, а также, если подвернется случай, в выгодном свете упомянуть Наполеона. Однако Амалия просто не дала ему времени на то, чтобы произнести мало-мальски приличную тираду. На ее звонок пришли конвоиры, и Валевского увели.
Через минуту в дверь постучали.
– Войдите! – крикнула Амалия.
На пороге возникла чья-то согбенная фигура.
– Можно, госпожа баронесса? – почтительно осведомился Аркадий Ильич Росомахин. – Вы сказали мне, чтобы я зашел к вам после того, как вы допросите этого мошенника.
– Да, – сказала Амалия, – входите. Если вас не затруднит, закройте дверь поплотнее… Вот так. Прежде всего, я полагаю, нам необходимо рассчитаться.
Глава 25
– Что ж, было бы весьма нелишне, сударыня, – промолвил старый библиотекарь, кланяясь.
Он сел напротив Амалии и чинно сложил руки на коленях. Молодая женщина достала из кармана увесистый кошелек, содержащий, судя по виду, вовсе не презренные копеечки, и протянула Росомахину.
Аркадий Ильич заглянул в кошелек, и его старческие щеки окрасились бледным румянцем, а глаза влажно заблестели. С видом полного удовлетворения он кивнул и спрятал дар.
– А вы, сударыня, чрезвычайно щедры, – объявил библиотекарь, с умилением глядя на свою собеседницу. – Не то что господин, который был тут до вас, – тот и жалованье-то частенько задерживал.