Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица
Шрифт:
Лучше бы училась! А не изображала из себя доктора! Какие мы строгие и умные! А сама перед Русланом воображала! Я точно заметила!
Легко приму обвинение в ревности. Не переношу девиц, которые крутятся вокруг Руслана, строят ему глазки, и сам он расплывается пошлыми улыбочками. Единственное исключение — жена Руслана. Но и мой муж — такое же исключение! Стоит кому-нибудь начать выписывать вокруг меня кренделя, как Руслан заводится и начинает словесно стирать их с лица земли. Ни мой муж, ни жена Руслана не подозревают, что имеют в нашем лице ярых защитников нравственности
— Никогда не встречался с девушкой, которая в обмороки падает! — мечтательно произнес четвертый пациент, до сих пор молчавший, как и Руслан прикованный к постели задранной ногой. — А хотелось бы!
— На кой? — спросил больной на костылях. — Тебе ж объяснили, что они зеленого цвета и глаза закатились. Какое удовольствие?
Я поняла, что пора уходить, что начинается мужской разговор, оскорбительный для моих ушей. Встала, начала прощаться. Остановило меня предложение Ивана Матвеевича:
— Голубушка, сбегай, а?
— Куда «сбегай»? — не поняла я.
— Тут рядом с больницей гастроном. Купи беленькой, а?
— Лучше портвейна, — сказал товарищ на костылях.
— Да чего жмотиться! — возразил обездвиженный больной в углу. — Коньяка пусть купит!
— Вам нельзя! — поразилась я. — Даже салаты запрещены! Вы — больные!
— Мы только на конечности больные, — уточнил Иван Матвеевич.
— А желудок и душа здоровые! — подхватил товарищ на костылях.
— Душа очень просит! — заверил из угла четвертый пациент.
— Ты мне друг или не друг? — грозно повысил голос Руслан.
Видели бы их лица! Даже не лица меня тронули, а шеи! Шеи у них вытянулись, напряглись, потянулись ко мне в страстном призыве. И, конечно, глаза! Четыре пары голодных мужских глаз!
Каюсь, сбегала. Купила им бутылку сухого вина. За что сначала обругали ввиду низкого градуса, а потом сказали: ну, хоть это! И на карауле стояла у дверей палаты, пока они открывали бутылку и разливали вино по кружкам — домашним, принесенным их родными для чая и компота.
Выпили мужики, легли довольные, опустили головы на сиротские больничные подушки. Я забрала бутылку, спрятала в сумку, помахала всем ручкой. Руслан показал мне кулак, я ему — ехидно, язык. Кто в споре победил? Уже закрывая дверь, услышала, как спрашивают моего друга:
— Она тебе вообще-то кто?
Интересно, хотя и абсолютно ясно, что Руслан ответил.
Сарафанное радио
— Степан из восемнадцатой квартиры бандит бандитом, а дочь на виолончели учится играть.
Раиса Тимофеевна сидит на моей кухне, пьет чай и рассказывает новости нашего дома.
Пятнадцать лет назад, когда мы въехали в этот дом, ведомственный, от фабрики, большинство из общежития переселились, друг друга знали и жили почти коммуной. На субботники выходили весной и осенью, двор обустраивали, после работы тащили снедь на общий стол, гуляли до полуночи, танцевали под магнитофон. Молодые специалисты, приехавшие в городок при фабрике по распределению, мы обретали новую родину, на которой соседи становились чем-то вроде близких и дальних родственников.
Сейчас посаженные нами деревья выросли, как и дети, а двор одичал. На месте детских песочниц — стоянка автомобилей, где была карусель — мусорные баки, на хоккейной площадке, которую заливали зимой, выгуливают собак. Наша коммуна распалась на отдельные интересы в отдельных квартирах. И уже почему-то не бежишь к соседям занять сахар или соль. Не кончаются спички, деньги до получки занимать стало неловко. Испеченные пироги поедаются за закрытой дверью, никто никого не спешит угощать. При встрече перекинемся парой фраз, и каждый пошел своей дорогой. Хотя большинство в нашем двухподъездном доме — старожилы, есть и новенькие, с которыми и не здороваешься даже.
Единственная, кто продолжает нас связывать, поддерживает минимальный уровень в сообщающихся сосудах, это — Раиса Тимофеевна. Мой муж зовет ее Сарафанное радио — деликатное определение для завзятой собирательницы и распространительницы слухов.
Мне кажется, за пятнадцать лет Раиса Тимофеевна нисколько не изменилась. Хотя, когда мы здесь поселились, она уже собиралась на пенсию и годилась большинству женщин в матери. Мы постарели, а Раиса Тимофеевна точно законсервировалась. Она одинока — муж умер рано, детей не было. Но по характеру, по страстному интересу к чужой жизни Раисе Тимофеевне следовало бы иметь выводок детей и внуков. Не сложилось.
Безо всякого смущения, по-соседски она ходит по квартирам, чайку попить и лясы поточить, как сама выражается. Получается, что наносит визиты каждой квартире примерно раз в две недели.
Чего греха таить, слушать сплетни очень интересно. Кто куда в отпуск собирается: Сорокины из пятой квартиры — в деревню, старенькую мать забирать, а Красавины, второй подъезд, пятый этаж, накопили денег, в Турцию едут. Сидорчуки сыну мотоцикл купили, к Лене из восьмой квартиры уже пятый котенок прибился, как с мужем разошлась, так на кошках повернулась. Дочка Петровых — на седьмом месяце, а сноха Воропаевых мальчика родила, четыре сто, с молоком проблемы, с детской кухни прикорм берут. Зять Филипповых с тещей на ножах, у Курчатовых второй год ремонт, к Савенкам племянник приехал, вроде погостить, а застрял на полгода, спит на кухне. Захаровы тараканов травили, а те к Гурвичам перебежали. Лена Гурвич, известное дело, — неженка и трепетная, при виде таракана пищит и в обморок падает. Лева Гурвич санэпидемстанцию вызвал, а те говорят, надо книжки обрабатывать, в книгах тараканы поселились. Лева уперся — не дам библиотеку портить. Вот точно у них в книгах деньжищи спрятаны! Как не быть деньгам, если он — ведущий технолог на фабрике!
К жильцам неславянской национальности — евреям Гурвичам и осетинам Кациевым — Раиса Тимофеевна испытывала повышенный интерес. Про Кациевых говорила: «Хоть вы меня режьте, а Ольга и Марат — душевные люди!» Будто кто-то спорил! А Гурвичей считала, безо всякого основания, замечу, тайными миллионерами.
Обогащенные информацией, которую транслировала Раиса Тимофеевна, мы легко общались при случайной встрече.
— Выздоровел Коленька? — спрашивала меня о сыне какая-нибудь соседка. — Где он умудрился желтуху подхватить?