Сашенька
Шрифт:
— А вам известно, что мы просто так людей не арестовываем?
— Товарищ Могильчук, я верю вооруженной руке партии. Я верю, что вы, чекисты, как сказал Дзержинский, — рыцари революции. Мой муж…
— Обвиняемый Палицын. Вы на самом деле считаете, что он образец партийности? На самом деле? Поройтесь в воспоминаниях, вспомните разговоры: неужели он настоящий чекист?
— Да.
— А Мендель? Он никогда не был настоящим коммунистом, не так ли… товарищ Песец, — с усмешкой добавил он, — если позволите вас так называть? Он истинный большевик, который пять раз был в ссылке, сидел в Трубецком бастионе,
Могильчук снял очки. Без них он близоруко щурился.
Он потер лицо, провел руками по огненно-рыжим волосам. Сашенька чувствовала, как ему хочется положить ее признание на стол начальству. Может, он желает отличиться в глазах Берии. А может, и высшая инстанция — сам товарищ Сталин — услышит об этом энергичном молодом следователе? Он снова водрузил очки на нос.
— Сбросьте маску с Менделя, покажите нам его звериный оскал!
— Мне ничего не известно, — медленно проговорила она. — Мендель! Я пытаюсь вспомнить…
— Вот вспоминайте и рассказывайте нам! — Могильчук приготовил ручку. — Вы говорите, я буду записывать.
Мендель когда-нибудь упоминал о японском дипломате, с которым встречался в Париже?
— Нет.
— А об английском лорде, который посещал наше посольство в Лондоне?
— Нет.
— С кем из иностранцев он знаком? Он просил вас с ними встретиться? Подумайте — напрягите мозги!
Значит, им нужен Мендель! Сашенька понимала, что дело вовсе не в ней. Они и Гидеона приглашали на Лубянку, чтобы поговорить о Менделе. Потом в это втянули Ваню: наверное, кто-то подслушал, как он с Менделем спорил о джазе? А через Ваню достали и ее.
Беня явно не имеет к Менделю никакого отношения.
Только через нее — но это чересчур замысловато. Нет, Беня был замешан в каком-то другом деле, в деле, связанном с чисткой интеллигенции, да и Могильчук ни разу не упомянул его фамилию. Одно было ясно: им нужно, чтобы она донесла на Менделя. На дорогого дядю Менделя, который познакомил ее с марксизмом, привел в партию, познакомил с Ваней!
Он являлся «совестью партии», был воплощением неподкупности и честности! Однажды сам Сталин назвал его «наш прихрамывающий Робеспьер» — какая похвала!
Значит, это Мендель навлек на нее грозу, это он забрал у нее детей. Материнский инстинкт на мгновение перевесил, она с радостью была готова пожертвовать Менделем, готова сделать все, чтобы только увидеть своих детей. Но если она выдумает, что Мендель японский шпион, решат ли органы, что она невиновна, что верой и правдой служит партии? Вновь на ум пришли Ванины наставления: «Если против Менделя фабрикуется дело, понадобятся твои показания. Но помни, это он привел тебя и меня в партию, познакомил с марксизмом — нас познакомил!
Твое признание погубит нас всех! Подожди, пока мы не поймем, что у них на нас есть».
Следователь опять поправил прическу.
— Ну?
— Нет, Мендель — честный товарищ.
— Вы больше ничего не хотите мне сказать?
Она отрицательно покачала головой, чувствуя слабость и усталость. «Но надежда есть», — уверяла она себя. Как человек, погребенный под лавиной, она надеялась, что выберется сквозь щель к свету. Ваня тоже признаётся, и даже если ее дорогой Ванечка попадет в мясорубку, против нее у органов ничего нет.
Ваня, как любой отец, скорее умрет, чем подвергнет жену и детей опасности! «Будь сильной, ни в чем не признавайся — и ты снова увидишь Снегурочку и Карло», — говорила она себе. В конце концов, следователь еще весьма обходителен, может, они просто прощупывают почву?
— Ладно, хотите играть с нами в кошки-мышки? — тихо произнес Могильчук. — Вы должны понимать, товарищ Песец, что я интеллигент — такой же, как и вы, как и ваш дядя Гидеон. Вероятно, вы читали мои рассказы, опубликованные под псевдонимом М. Служба? Я просто люблю беседовать с людьми. Это мой метод работы. Я давал вам шанс, но вы им не воспользовались.
Он поднял эбонитовую трубку телефона и набрал номер.
— Это Могильчук… Нет, не призналась… Слушаюсь!
— Он положил трубку на место. — Следуйте за мной.
36
В сопровождении конвоира следователь Могильчук повел Сашеньку по длинному коридору, который она раньше не заметила, вверх по лестнице, через закрытый мост, затем вниз по лестнице; они оказались в широком коридоре с паркетным полом и глянцевыми панелями из карельской сосны. На стенах висели портреты, вдоль стен были расставлены бюсты героев-чекистов и шелковые знамена. Посредине лежала синяя ковровая дорожка, пришпиленная короткими золотыми гвоздиками с широкими шляпками. Возле советского флага и знамени ЧК стояла охрана НКВД в парадной форме. Коридор привел к внушительным двойным дубовым дверям. Один из охранников распахнул их. Они вошли в приемную, где сидели два офицера НКВД с портфелями, вероятно, приехавшие из регионов. Могильчук прошел через приемную прямо к следующим двойным дверям, которые открыл охранник. Внутри — Сашенька тут же узнала суетливый аппарат советского начальника — было много секретарш в белых блузках и серых юбках, энергичных молодых мужчин во френчах, она заметила ряд телефонов, горы папок и зеленые листья пальмы. Молодой сотрудник вскочил с места и провел их к следующей закрытой двери. Постучал и открыл.
— Следователь Могильчук?
Они очутились в просторном светлом кабинете невероятных размеров, сверкающем паркетом и карельской сосной, от которой пахло полиролью и свежим лесом. Слева на персидском ковре стояли несколько диванов и мягких кресел. Над камином висел огромный, написанный маслом портрет товарища Сталина кисти Герасимова, а в углу размещался серебристый сейф выше человеческого роста. Мраморные бюсты Ленина и Дзержинского располагались по обоим углам комнаты, но довольно далеко, Сашенька едва их разглядела. Вдали маячил еще один портрет кисти Герасимова — на этот раз на картине был изображен Дзержинский, «железный Феликс», основатель ЧК.
Посередине комнаты стоял полированный письменный стол с Т-образным приставным столом.
Тут царил идеальный порядок: серебристый телефон, чернильницы с бирюзовыми чернилами, пара листков бумаги.
Прямо на столе размещались восемь телефонов и кремлевская «вертушка». Во главе стола в бархатном красном кресле с высокой спинкой восседал товарищ Лаврентий Павлович Берия, нарком внутренних дел.
Берия ел, на тарелке лежали листья шпината.
Энергично пережевывая пищу, он жестом пригласил ее войти.