Сашка
Шрифт:
Сашка еще раз поведал взводному все, что произошло с ним.
– Ну, ты герой! – восхищенно ответил тот. – А мне ни разу выстрелить не удалось, даже оружия подержать не успел. Голова сильно болит?
– Уже полегче.
– А ты давай, меня держись. Немцы – народ культурный. Порядок наведут быстро, так что не переживай, скоро домой отпустят. Хватит, навоевались уже.
Сашку аж передернуло от таких слов. И это говорит его командир? В голове такое не укладывалось. После этого разговора он стал избегать взводного, было противно видеть его желание угодить новой власти.
Глава 7
Рано утром, едва рассвело,
«Раненых добивают», – раздалось в строю, но никто не посмотрел назад, только вжали поглубже головы в плечи: стыдно и страшно оборачиваться. Так и шли дальше в свой скорбный путь. Ходячим раненым помогали, поддерживали, зная, что их ожидает в случае остановки. Иногда то тут, то там звучали выстрелы. Это немцы добивали тех, кто совсем ослабел и не мог идти. Вначале повели на юг, в сторону Бреста. «Может, в ‘‘Красные казармы’’ ведут? – предполагали вначале. – Там военный городок, можно много людей разместить». Но прошли мимо деревни Речица, где находился это самый городок, и двинулись дальше, забирая западнее города. Со стороны крепости и самого Бреста доносились выстрелы, там шел сильный бой.
«Наши держатся! Молодцы!» – пробежало по колонне, и на лицах измученных людей стали появляться улыбки: значит, все не так уж плохо, значит, есть надежда, если крепость ведет бой. Скоро, очень скоро подойдет наша армия и освободит всех. Немцы тоже как будто что-то почувствовали, словно чего-то испугались, стали более энергично подгонять пленных, требуя ускорить шаг. Опять замелькали в воздухе приклады винтовок. По уцелевшему мосту, по которому навстречу двигалось бесчисленное вражеское войско, колонна военнопленных вошла в Польшу.
– Да… Вот это силища идет! Куда уж нам против такой? – сказал восхищенно невесть как оказавшийся около Сашки взводный. – Верно я говорю, Цагельник?
Он насмешливо взглянул на своего бывшего подчиненного. Тот ничего не ответил, шагая по пыльной дороге чужой страны.
К вечеру дошли до небольшого городка Бяла-Подляска, недалеко от которого находился лагерь для военнопленных. Хотя лагерем назвать его было трудно: огороженное колючей проволокой в несколько рядов голое поле со стоящими посередине двумя маленькими зданиями. По периметру находилось множество вышек с пулеметами. Запах мертвечины витал в воздухе, усиленный жарким солнцем, словно предупреждая находившихся здесь о неизбежности близкой смерти.
Открылись ворота, и колонна вошла внутрь территории, на которой уже находилось несколько тысяч пленных, захваченных в первые часы и дни войны. Немцы остановили прибывших, повернули лицом к забору, и вдоль строя стал ходить офицер, выкрикивая: «Комиссары, коммунисты, евреи – шаг вперед!»
– Ну, я комиссар, – неторопливой походкой вышел седой политрук. – Что, крысы, по свежей кровушке соскучились? Рано радуетесь, отольется вам еще сполна наша кровь, – спокойным голосом обратился он к своим палачам.
Сашке не приходилось видеть его раньше, но одни его бесстрашные слова вызывали уважение.
– И я комиссар, – расталкивая впереди стоящих, из строя пробился молодой человек в рваной гимнастерке с нашитой на рукаве звездой. Подошел и встал рядом с седым.
Немецкий офицер помолчал, выжидая, затем что-то крикнул на своем гортанном языке, и вдоль строя
Днем по лагерю сновали немцы, их прислужники-полицаи, да и просто предатели, старавшиеся со злости либо за миску баланды свести старые счеты. Выискивали, вынюхивали, доносили. Подозрительных арестовывали и заводили в небольшой огражденный загон, этакий лагерь внутри лагеря. И к вечеру тех, кто там оказался, расстреливали у всех на виду для устрашения, а назавтра загон пополнялся новыми людьми. Каждый день приводили все новые и новые колонны, так что «работы» у палачей и их прихвостней хватало.
Однажды днем выстроили всех пленных, заставили полностью раздеться. Вдоль строя ходили немецкие солдаты, рассматривая половые органы.
– Обрезанных евреев ищут, – сказал кто-то у Сашки под ухом.
– Каких обрезанных? – не понял тот.
– Эх, сопляк, подрастешь – узнаешь! – ответил все тот же голос.
В этот день расстреляли несколько десятков человек. Среди них Сашка увидел своего сослуживца Рината Гуляева, татарина, который пытался доказать немцам, что он не «юде», но те и слушать не стали. Такие проверки продолжались еще несколько дней, потом прекратились. Наверное, кто-то донес до фашистов, что крайнюю плоть принято обрезать не только у евреев, но и у некоторых азиатских и кавказских народов.
Предателей, которые доносили на своих же товарищей, нередко утром находили мертвыми, но немцам не было до этого никакого дела, на их место всегда приходили новые. И только в лагере Сашка по-настоящему понял, что здесь как нигде проявляются истинный характер человека, его сущность. Двое его бывших сослуживцев перешли на службу к немцам и теперь палками и дубинами, избивая других пленных и издеваясь над ними, доказывали свою преданность новым хозяевам. Но были и те, кто, несмотря на нечеловеческое отношение, не сломался. Почти каждый день из лагеря кто-то убегал. Делали подкопы под проволокой или сбегали с работ, на которые каждый день гоняли рабочие команды. Кому-то посчастливилось убежать, но большинство ловили и возвращали в лагерь, где их ждала мученическая смерть, по сравнению с которой расстрел казался спасением.
Сашка видел, как пойманных травили собаками, увечили металлическими прутьями, ломали руки и ноги, вырезали звезды на лбу, выкалывали глаза. Однажды привели троих пойманных: двух офицеров и одного солдата. Они сбежали из лагеря два дня назад, и те, кто знал о побеге, начали было верить, что беглецы уже вне досягаемости. Но их поймали – оказалось, выдал польский крестьянин, который видел, как они прятались на ночь в стоге сена. Там их утром и взяли. Немцы построили весь лагерь буквой «п». Несчастных связали, положили в один из кухонных котлов и сварили заживо. Сашке долго еще мерещились нечеловеческие крики несчастных, умиравших такой жуткой смертью.