Сашка

Зюкин Владимир

А малый уже вступил в лес. Задрав голову, он начал прикидывать, какое дерево ему срубить. Вокруг возвышалась чаща. «Верёвку, плохо, не взял. Ладно, платком свяжу», – рассуждал. Тут он почувствовал, что защипали пальцы ног. «Как тогда, замёрзли», – подумал, вспомнив вечер, когда бабка везла его на санях. Топор тянул малыша вбок. Он вытащил его и ткнул в дерево. Но дерево рубиться не захотело. Тогда малый сел на пенёк, отдохнуть. «Посижу, решил, – и начну рубить». Осмотрелся. Вдруг солнце зашло за тучу, и в лесу потемнело, как вечером.

«Больше не пойду один в лес, зачем темно стало?» – захныкал малыш. Но вспомнив, что до вечера далеко, вытер слёзы и взялся за топор.

А в это время Зина попыталась перейти реку, но лёд стал гнуться под её ногами, и она возвратилась на берег и поспешила к мосту, который был недалеко.

28

Завыл ветер, детей загоняя в дома. Серый воробышек побил клювом о стекло окна. Постучал, повертел крохотной головкой, как будто желая пожаловаться, что он больше не в силах со стужей бороться.

– Старик, это ты долбишь? – обратилась Василиса к мужу из комнаты.

– Это ветер, – скручивая дратву, откликнулся Ефим Ерёмин.

Василиса, отложив шитьё, подошла к окну.

– Пичуга это, Витина душа, видно, прилетела…

– Чепуху не мели, – ответил, сплюнув, Ефим. – Глаза не успела продрать, а уже про души толкуешь…

– А о чём толковать? – сказала, вздохнув, Василиса, засовывая в печку дрова.

– О живых, – пробасил Ефим. – Растили, растили, и остались одни, Машка и та убралась.

– Не найти ей добра с хулиганом своим, – вставила Василиса. – Чует сердце, не найти.

– Точно, – согласился Ерёмин. – Затянет куда-нибудь, и бросит. А пускай живут, как хотят, не маленькие, в советах не нуждаются. – Он удобнее сел за сапожный столик.

– Не усаживайся, старик, топай за хлебом, – прикрикнула на мужа Василиса. – Обещали привезти.

Ефим, послушавшись, снял с себя фартук. Проводив мужа, Василиса разложила выкройки и принялась шить.

В облаке холодного воздуха показалась в дверях Агафья Кирилловна.

– Я по нужде пришла, – сказала она, – не дашь мыла? Постирать хотела, а нечем.

– Нету, сватья, и грамма нету, – отвечала, руки разведя, Василиса.

Агафья Кирилловна, постояв, взялась за ручку двери.

– Посиди, сватьюшка, давно не была – богатой стала?

– Нет времени, – сказала, вздохнув, Агафья Кирилловна, зайдя в комнату и сев на табурет. – А ты всё копейки зарабатываешь.

– Без дела не сижу.

– Громко стучит Зингер, а шьёт хорошо, – сказала Агафья Кирилловна, посмотрев на тёмную от времени машинку. – У меня ситчик остался, не сошьёшь рубашку?

– Сошью, когда заказов не будет.

«Знаю твои отговорки», – подумала Агафья Кирилловна.

– Ксения не пишет? – спросила Василиса.

– Нет, молчит, – отвечала, покачав головой Агафья, Кирилловна. – Забыла ребят и нас, стариков, забыла, ума уже не приложу, как жить, Полина отнекивается от Сашки.

В

избу ввалился Ефим.

– Без хлеба? – спросила Василиса.

– С хлебцем. Объявили, что не привезут, народ ушёл, а тут привезли – новая очередь, а я впереди, – доложил Ефим.

– Думаешь, не обкрутила его сука рыжая? – обратилась Василиса к Агафье Кирилловне. – Старый, – крикнула супругу, – принеси из кладовки контарь: узнаем, на сколько она тебя надула.

– Иди сама ищи его, вечно прячешь, – отозвался старик.

Василиса вышла за дверь.

– Агафья Кирилловна, пришла просто или по делу? – спросил Ефим.

– Мыла хотела попросить, постирать нечем.

– Мыло найдём.

Ефим, кряхтя, влез на табуретку и стал шарить по полатям.

Вошла Василиса; метнув взгляд на мужа, крикнула:

– Чего потерял, старый?

– Мыльца Кирилловне дам, – отозвался Ерёмин.

– Так нет мыла, ни печатки.

– Как нет, а вот.

Ефим показал кусок мыла.

Агафья Кирилловна, поблагодарив Ефима, ушла, с горькой усмешкой на губах. И лишь закрылась дверь за ней, как Василиса набросилась на супруга:

– Добрый, гляжу! Разбрасываешься, дурья башка, так бы и хватила кочергой…

– Не кричи, – перебил её Ефим. – Пожалела мыла… Агафья внуков наших обстирывает.

– Мать пусть их обстирывает, на кого побросала? Нет им от меня ничего, – отрезала Василиса, цепляя на крючок хлеб. – Что говорила – на сто грамм надула. Бери хлеб и топай, а то пропадёт кусок. Иди с весами.

Старик, не споря, вышел из дома.

Навстречу ему торопился домой, прикрыв лицо варежкой, Вовка.

– Деда, здравствуй! – крикнул он, поравнявшись с Ефимом.

– Здорово! – откликнулся Ефим. – Поди, из детсада? Некому зашить – коленка голая?

– Я сейчас разорвал.

– Понятно… Ну, беги. Да заходи – валенки подошью.

Ефим жалел внуков и старался помочь семье Рязанцевых: то даст сальца Вовке, то усадит внучат за стол, не обращая внимания на неодобрительные взгляды жены, то сунет немного денежек в ладошку Агафьи Кирилловны. Но редко ускользала от Василисы забота Ефима. «Довесок отдал»! – ворчала она, приметив, как внуку младшему он дал большой кусок хлеба, в который тот впился зубами. Но хоть и жалел он внуков, но за шалости бранил и выставлял провинившихся за дверь.

В магазине продавщица, не споря, отрезала Ефиму сто грамм хлеба. Когда он проходил мимо избы Рязанцевых, на крыльцо выбежал Вовка.

– Дед, сейчас зайти или потом? – крикнул.

– Хоть сейчас, хоть погодя, – ответил дед.

Вовка скрылся за дверью и сразу выскочил в пальтишке и шапке; они вместе вошли в избу.

– Здравствуй, баба! – пропищал Вовка, глянув на Василису.

– Здоров, лупастый, – добродушно отозвалась Василиса.

У Вовки, как и у Ксении, глаза большие и как будто задумчивые. У печи стоял сундук; на него и забрался Вовка.