Сатана и Искариот. Части вторая (окончание) и третья
Шрифт:
А тот не нашел никаких возражений против экзекуции; да он даже обрадовался этой процедуре и приказал набить себе и нам трубки, чтобы наше удовлетворение было полнее. Мы все еще сидели у входа в палатку, а шейх лежал перед нами. Я не собирался поступать с ним так строго; мне вообще неприятно присутствовать при подобных сценах; но шейх заслужил порку бесчеловечным отношением к женщине, да и все его последующее поведение не располагало к снисходительности.
— Сотня ударов! Хорошенькая порция! — сказал Эмери. — Я бы такой
— Разумеется.
— А фельдфебель будет при этом читать молитву?
— Да.
— «Заключение»? Оригинальный народ эти мусульмане! Во время порки стократно восхвалять Аллаха!
— Я не рассматриваю это как богохульство. Сотня ударов и сотня имен Аллаха — тут уж не обсчитаешься. Мне еще не доводилось присутствовать при подобной экзекуции, но меня уверяли, что довольно часто наказуемый тоже произносит имена Аллаха… скорее, пожалуй, ревет, чтобы приглушить боль.
— Посмотрим и послушаем. Это и в самом деле любопытно!
Надо сказать, что завершающая мусульманская молитва, называемая «Заключением», содержит сотню эпитетов Аллаха, произносимых под земные поклоны и вскидывание рук. Видимо, христианскому читателю очень интересно будет узнать, какими словами называют Аллаха приверженцы ислама, поэтому я приведу здесь отрывок из этого «Заключения»:
«Всемилосерднейший! Всевластный! Всесвятейший! Освобожденный ото всех ошибок! Всепокрывающий! Высокочтимый! Великолепнейший! Творец! Всепорождающий! Всемилостивейший! Всепринуждающий! Всеведающий! Всепринимающий! Всерасширяющий! Всеунижающий! Всевозвышающий! Всепочитающий! Всесокращающий! Всеслышащий! Всевидящий!..» Ну и так далее.
Когда шейх увидел подходящего бастоннаджи, он уставился на меня каким-то отсутствующим взглядом, потом вдруг глаза его ожили, и он спросил меня:
— Кто… кто этот человек?
— Бастоннаджи, — с готовностью ответил я, нисколько не проявляя враждебности. — Ему придется заняться тобой.
— Я… я должен… получить… сто… сто палок! Гяур!
— Замолчи, иначе ты получишь сто пятьдесят!
— Я — свободный улед аюн! Никто не посмеет меня ударить!
— Кроме бастоннаджи!
— Это повлечет за собой кровь… кровь… кровь!
— Перестань грозить, скоро ты взвоешь! Ты все получишь сполна, чтобы почувствовать, как легко исполняю я свои угрозы.
— Тебе это будет стоить жизни!
— Не болтай! Не такому трусу, как ты, покушаться на мою жизнь! Сегодня я посмотрел, чего ты стоишь! Бастоннаджи, можно начинать!
— Покрепче?
— Выполняй свой долг, но я не хочу, чтобы он умер.
— Тогда он не умрет, но не дай мне Аллах изведать то наслаждение, которое я приготовил для этого человека! Разденьте его!
Этот приказ вовсе не подразумевал снятие одежд. Наказуемого положили на землю, завернули его бедуинский плащ и развязали руки, чтобы прикрутить их к древку копья, которое
— Мы готовы, господин! — отрапортовал бастоннаджи, выбирая правой рукой палку из связки, которую он держал в левой.
— Начинайте! — кивнул я.
Все посмотрели на старого Саллама, который вытянул руки вперед и начал молитвенное завывание:
— Бисмиллахи ’р рахмани ’р рахими… Велики и многочисленны грехи этого мира, и скрывают они сердца во зле. Но не дремлет правосудие, и наказание не минует грешников. О Аллах, о Мухаммад, о праведные халифы! Слушайте, правоверные, благочестивые любимцы добродетели, сто священных имен того, кто без греха, кто вершит вечное правосудие и возмездие! Слушайте их, а не стоны этого червяка, чьи грехи будут теперь отмечены на его безбожной спине! О Всемилосерднейший! О Наисострадательнейший! О Всевластный!..
Естественно, за каждым из этих трех имен последовал палочный удар. Потом последовали другие — медленно, один за другим. При восклицании «О» бастоннаджи размахивался, а при следующем слоге опускал палку. Шейх сначала не подавал признаков жизни; он крепко сжал зубы и не проронил ни звука. Но при пятнадцатом имени шейх со стоном раскрыл рот, а вместе с семнадцатым стал плачущим тоном считать:
— О Сочувствующий всем… О Открытый всем… О Всеведающий… О Всеприемлющий… О Всерасширяющий…
Теперь я, конечно, видел и слышал, что «Заключение» исключительно хорошо подходит для того, чтобы крики и вопли наказуемого становились все музыкальнее и звучнее. Шейх вполне заслужил свою сотню ударов, но зрелище становилось для меня просто невыносимым, и, когда отсчитали шестидесятый удар, я приказал прекратить наказание и унести пленника. Морально он пострадал вряд ли меньше, чем физически, и я был твердо убежден, что получил заклятого врага, но это меня нисколько не волновало.
Глате, женщина, которую я спас, подошла ко мне поблагодарить за наказание, постигшее ее мучителя. По тому, как с ней до сих пор обходились, она поняла, что ей здесь нечего опасаться. Она не знала, что за нею тайно наблюдают. Мы опасались, что спасенная ускользнет из лагеря и потом, встретив воинов своего племени, сообщит им важные сведения о нас, даже не подумав, что становится предательницей.
Спать мы легли вовремя, потому что завтрашний путь через уорр был не только трудным, но и становился все опаснее по мере нашего приближения к развалинам, в которых, как мы предполагали, враги прятали наших людей.
Подъем на следующее утро был ранним. Позавтракав, мы накормили лошадей и верблюдов, а потом выступили в путь. В самый последний момент ко мне подъехал Виннету и сказал:
— Мой брат может отъехать со мной? Я ему кое-что покажу.
— Что-нибудь хорошее?
— Скорее плохое.